«кремлевское дело» зиновьева — каменева. «На месте Зиновьева я бы застрелился

Сталин не щадил даже своих самых близких друзей по партии, каким был Григорий Кон­стантинович Орджоникидзе, человек высоких; принципов, долга, человеческой по­рядочности и чести. Вероломство Сталина даже в отношении самых близких ему людей - Серго Орджоникидзе, Алеши Сванидзе, Сергея Киро­ва был о потрясающим, не умещающимся ни в какие рамки человеческой морали и нравствен­ности.

Волны террора, сталинщины нарастали с ужа­сающей силой.

События, связанные с террором 1934 года, подготовляли страшный террор 1937 - 1938 го­дов. Единовластие диктатора возрастало с неос­лабевающей силой.

Процесс над Зиновьевым и Каменевым

В январе 1935 г. состоялся политический про­цесс над бывшими лидерами оппозиции - Г. Е, Зиновьевым, Л. Б. Каменевым, Г. Е. Ев­докимовым, А. М. Гертик, И. П. Бакаевым, А. С. Куклиным, Я. В. Шаровым и другими - всего было посажено на скамью подсудимых 19 человек. Выездную сессию Верховного суда СССР возглавили В. Удьрих, И, Матулевич, А. Горячев.

«Уже тогда, в 1935 году, стало ясно, - пи­салось в Кратком курсе истории ВКП(б),-что зиновьевская группа является замаскированной белогвардейской организацией, которая вполне заслуживает того, чтобы с ее членами обраща­лись как с белогвардейской организацией, ко­торая вполне заслуживает того, чтобы с се чле­нами обращались.как с белогвардейцами». И это писалось о людях, делавших революцию! «Заговорщиков» обвиняли в соучастии в подго­товке убийства Кирова.

В декабре, 1934 года Зиновьев, Каменев и другие были арестованы. Сразу после ареста 18 декабря 1934 г. Зиновьев обратился с пись­мом к Сталину. «Ни в чем, ни в чем, ни в чем я не виноват перед партией, перед ЦК и перед Вами лично. Клянусь вам всем, что только мо­жет быть свято для большевика, клянусь вам памятью Ленина. Умоляю Вас поверить этому честному слону. Потрясен до глубины души». Это письмо было направлено Ягодой Сталину и осталось без ответа. Когда было предъявлено обвинение Каменеву в принадлежности к ор­ганизации, «поставившей себе целью устранение руководителей Советской власти», он заявил: «Изо всех сил и со всей категоричностью я обязан протестовать против такой формулировки, как абсолютно несоответствующей действи­тельности». Заместитель прокурора Л.

Вышинский, и следователь по особо важным делам Л. Шейнин подписали обвинительное заключение, утвер­жденное прокурором И. Акуловым, по делу «московского центра», которого не было в природе, но он был воссоздан умелой рукою Ста­лина. Следователи по делу не имели достаточ­ ного опыта добывания показаний насильствен­ным путем, и поэтому на суде не удалось дока­зать связь деятелей «московского центра» с убийством Кирова. Даже в «Обвинительном заключении» признавалось:«Следствием не ус­тановлено фактов, которые дали бы основание предъявить членам “московского центра" пря­мое обвинение в том, что они дали согласие, или давали какие-либо указания по организа­ции совершения террористического акта, на­правленного против Кирова» . Поэтому Зиновь­ев был осужден на 10 лет заключения, а Каме­нев «как менее активный участник группы к 5 годам лишения свободы». Различные сроки заключения были даны другим обвиняемым.

Сталин прицеливался к применению более жестоких мер к своим главным политическим противникам - Зиновьеву и Каменеву. В част­ности, в июле 1935 г. состоялся новый закры­тый процесс по малоизвестному «кремлевско­му делу» над Каменевым, его братом художни­ком Н. Б. Розенфельдом, сыном Троцкого ин­женером С. Л. Седовым, библиотекарями Крем­ля Е, К. Мухановой, 3. И. Давыдовой, Н. И. Бураго, комендантом Кремля П. И. Лукьяновым, начальником АХО П. Ф. Поляковым и други­ми. В соответствии с этим делом Каменеву и другим обвиняемым был увеличен срок лише­ния свободы. Каменев был осужден на 10 лет заключения. Это была «проба сил», проверка общественного мнения на приговор без улик, без доказательств.

Сталин настойчиво, последовательно продол­жал преследовать свои жертвы. Репрессии, юридические законы все более ужесточались на протяжении 1935 и 1936 годов.

30 марта 1935 года был принят Закон об ответственности членов семей изменников Роди­ны (ЧСИР). Если жена, дочь или сын не от­рекались от своего мужа или отца (а.такие мужественные люди находились), они автома­тически присуждались, к 8-летнему сроку за­ключения, или высылались в отдаленные райо­ны страны - на Колыму, в Магадан и т. д. 7 апреля 1935 года ЦИК СССР принял бесче­ловечный указ, разрешающий привлекать к уголовной ответственности детей с 12-летнего возраста. Дети могли быть даже приговорены к смертной казни!

Новый процесс над Зиновьевым, Каменевым и другими.

С весны 1936 года началась усиленная подготовка открытого судебного процесса над лиде­рами оппозиции по так называемому делу «Объединенного троцкистско-зиновьсвского террори­стического центра». Сталин режиссировал но­вый спектакль, стремясь окончательно сокру­шить своих главных политических противни­ков - Каменева и Зиновьева.

15 августа 1931 года но указке Сталина в «Известиях» появилось небольшое сообщение «В прокуратуре СССР», уведомлявшее, что Каменев, Зиновьев и другие лица предаются суду. Еще до судебного разбирательства во всех галетах сообщалось «о гневе трудящихся» - рабочих, колхозников, ученых, деятелей куль­туры - требовавших: «Никакой пощады вра­гам», «уничтожить гадов» и т. д.

Для нас ныне ясна степень искренности вы­носимых резолюций с требованием «уничто­жить». Общество все более превращалось в беспощадную толпу. И вся эта бесчеловечность была целенаправленной и сопровождалась де­монстрацией преданности «великому Сталину».

Помимо Каменева и Зиновьева, суду были преданы Иван Петрович Бакаев, член большевистской партии с 1906 года, в свое время воз­главлявший Петроградскую ЧК; Григорий Еремеевич Евдокимов, в прошлом матрос, занимавший пост заместителя Петроградского Совета Иван Никитич Смирнов - член партии больше­виков с 1903 г., который был одним из руко­водителей борьбы за установление Советской власти в Сибири, боролся против армий Кол­чака; Сергей Викторович Мрачконский - член большевистской партии с 1905 г., организатор борьбы за Советскую власть на Урале; Вагаршак Арутюнович Тер-Ваганян - один из руко­водителей большевиков в Армении, борцов за установление Советской власти, при Ленине он был редактором журнала «Под знаменем марк­сизма»; Ричард Витольдович Никель - сотруд­ник секретариата Зиновьева в Коминтерне, ра­нее он сотрудничал в ЧК в Ленинграде; Исаак Исаевич Рейптольд - помощник наркома фи­нансов, близкий приятель Л. Б. Каменева; Кфим Александрович Дрейцер (он состоял в охране Троцкого, сражался против Колчака, против войск Пилсудского). Суду были преда­ны-Фриц Давид (Илья Израилевич Круглянский), один из бывших редакторов органа Ком­партии Германии «Роте Фане», затем секретарь Вильгельма Пика -лидера Германской ком­партии, а также Валентин Павлович Ольберг, журналист Конон Борисович Берман-Юрин, Моисей Ильич Лурье, Натан Лазаревич Лурье. Политический процесс подобного масштаба, когда на скамью подсудимых были посажены такие видные партийные деятели, как Каменев и Зиновьев был беспрецедентным.

В 1936 году (с 19-го по 24-е августа) состоялся первый из крупных московских процессов над лидерами внутрипартийной оппозиции.
Это было дело «Антисоветского объединённого троцкистско-зиновьевского террористического центра».
Также он известен ещё как «процесс 16-ти».

Следствие по делу велось с 5 января по 10 августа 1936 года под руководством Г. Г. Ягоды и Н. И. Ежова.
К началу следствия часть подследственных уже сидела в тюрьме по делу о «моральной ответственности» за убийство Кирова.
Среди них были осужденные в январе 1935 года по делу «Московского центра» и отбывавшие наказание Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев.

Зиновьев из тюремной камеры писал отчаянные письма Сталину:

«В моей душе горит одно желание: доказать Вам, что я больше не враг. Нет того требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это… Я… подолгу пристально гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели же Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял всё, что я готов сделать всё, чтобы заслужить прощение, снисхождение… Не дайте умереть в тюрьме. Не дайте сойти с ума в одиночном заключении».

Помимо Зиновьева и Каменева наказание уже отбывали также активные оппозиционеры Евдокимов, Бакаев, Мрачковский, Смирнов.
Остальные были арестованы уже в ходе следствия…

Следователи получили показания и о том, что в июне 1934 года Каменев специально выезжал в Ленинград.
И связался там с М. Н. Яковлевым, руководителем одной из террористических групп, которому дал указание форсировать подготовку теракта против Кирова.
При этом он упрекал руководителей террористических групп «в медлительности и нерешительности».

Бывший личный секретарь Зиновьева Н. М. Моторин на допросе 30 июня 1936 года рассказал о встрече с «шефом» осенью 1934 года.

Моторин признавался:

«Зиновьев указал мне, что подготовка террористического акта должна быть всемерно форсирована и что к зиме Киров должен быть убит. Он упрекал меня в недостаточности решительности и энергии и указал, что в вопросе о террористических методах борьбы надо отказаться от предрассудков».

От «предрассудков» отказывался не только Зиновьев.
Активный член московского террористического центра И. И. Рейнгольд на допросе 9 июля 1936 года рассказал о своей встрече в тот же период с Каменевым.
Она прошла на квартире последнего в Карманицком переулке, в Москве.
Лишённые возможности претендовать на реальное политическое влияние, Зиновьев и Каменев уже не церемонились в выборе средств борьбы. Возвращение утраченной власти превращалось для них в идею фикс, почти в маниакальную потребность.

Рейнгольд показывал:

«Каменев доказывал необходимость террористической борьбы и прежде всего убийство Сталина, указывая, что этот путь есть единственный для прихода к власти. Помню особенно его циничное заявление о том, что «головы отличаются тем, что они не отрастают».

«По указанию Зиновьева к организации террористического акта над Сталиным мною привлечены зиновьевцы Рейнгольд, Богдан и Файвилович, которые дали согласие принять участие в террористическом акте».

Открывшиеся новые обстоятельства вызывали необходимость проведения повторного расследования убийства Кирова.
Поэтому Зиновьева и Каменева, осужденных 16 января 1935 года по делу «московского центра», в середине июля 1936 года «доставили из политизолятора для переследствия, в московскую тюрьму».
Им было суждено стать основными фигурами на начавшемся в августе «Процессе 16».

Слово «террор» уже заняло прочное место в лексиконе заговорщиков.
Убийство наркома обороны Ворошилова готовили, по меньшей мере, две группы.
Троцкист Ефим Дрейцер получил задание на осуществление этого теракта непосредственно от Троцкого.
К исполнению он привлёк командира дивизии Д. А. Шмидта и майора Бориса Кузьмичёва.

«В середине лета 1934 года Дрейцер мне докладывал, что им подготовлялось одновременно убийство Ворошилова, для чего должен был быть подготовлен Шмидт Дмитрий, бывший в армии на должности командира и не бывший на подозрении в партии. Предполагалось, что он убьёт его либо во время личного доклада Ворошилову, либо во время очередных маневров, на которых будет присутствовать Ворошилов».

Вторая группа, готовившая покушение на Ворошилова, возглавлялась М. Лурье.
Он был переброшен в Советский Союз Троцким и имел в Берлине связи с Францем Вайцем.
В состав группы входили Натан Лурье, Эрик Констант, Павел Липшиц.
Члены группы намеревались «выследить и убить Ворошилова в районе Дома Реввоенсовета на улице Фрунзе».

Фашисты охотно сотрудничали с агентами Троцкого.

Говоря о мотивах связи с руководителем штурмовиков Вайцем, на допросе 21 июля Э. К. Констант пояснял:

«Будучи крайне озлоблен против политики ВКП(б) и лично против Сталина, я сравнительно легко поддался политической обработке, которую вёл в отношении меня Франц Вайц.
В беседах со мной Франц Вайц указывал, что различие наших политических позиций (я троцкист, а он фашист) не может исключить, а наоборот, должно предполагать единство действий троцкистов и национал-социалистов в борьбе против Сталина и его сторонников. После ряда сомнений и колебаний я согласился с доводами Франца Вайца и находился с ним всё время в постоянном контакте».

Уже на следующий день после этого признания следователи получили дополнительную информацию о руководящей исполнительской роли Бакаева в подготовке убийства Кирова.
На допросе 22 июля 1936 года о соучастниках планируемого покушения на Кирова рассказал Р. В. Пикель.
Он сообщил на следствии, что Бакаев развил лихорадочную деятельность по организации покушения и на Сталина, вкладывая в это всю свою энергию.

Пикель показал:

«Бакаев не только руководил подготовкой террористического акта в общем смысле, а лично выезжал на места наблюдения. Проверял и вдохновлял людей... Летом 1934 года я как-то пришёл к Рейнгольду.
Рейнгольд мне сообщил, что наблюдения за Сталиным дали положительные результаты и что Бакаев с группой террористов выехали на машине сегодня с задачей убить Сталина.
При этом Рейнгольд нервничал, что они долго не возвращаются. В этот же день вечером я вновь виделся с Рейнгольдом, и он сообщил мне, что осуществлению террористического акта помешала охрана Сталина, которая, как он выразился, спугнула участников организации».

Между тем по ходу следствия более определённо, всё чётче стала обозначаться рука Троцкого.
Он, находясь за границей, особенно после ареста Каменева и Зиновьева, всячески форсирует совершение убийства Сталина, подгоняя всесоюзный объединённый троцкистско-зиновьевский центр.
Он систематически посылает через своих агентов директивы и практические указания об организации убийства.

На допросе 23 июля Ефим Дрейцер признался в получении очередной письменной директивы Троцкого.

Дрейцер показывал:

«Эту директиву я получил через мою сестру, постоянно проживающую в Варшаве, – Сталовицкую, которая приехала в Москву в конце сентября 1934 г. Содержание письма было коротко. Начиналось оно следующими словами: «Дорогой друг! Передайте, что на сегодняшний день перед нами стоят следующие задачи:
первая – убрать Сталина и Ворошилова, вторая – развернуть работу по организации ячеек в армии, третья – в случае войны использовать всякие неудачи и замешательства для захвата руководства.
Наряду с нами убийство Сталина готовили И. Н. Смирнов и С. В. Мрачковский, которые получили прямую директиву Троцкого совершить террористический акт».

Именно о получении этой директивы, переданной Дрейцером через Эстермана, говорил на допросе 4 июля 1936 года Мрачковский:

«Эстерман передал мне конверт от Дрейцера. Вскрыв конверт при Эстермане, я увидел письмо, написанное Троцким Дрейцеру. В этом письме Троцкий давал указание убить Сталина и Ворошилова».

После ознакомления с показаниями других подследственных и проведённых следователями очных ставок Зиновьеву и Каменеву не оставалось ничего иного, как признать хотя бы часть показаний своих подельников.

На вопрос, заданный следователем руководителю объединённого блока Каменеву 23 июля 1936 года, знал ли он о решении центра убить товарища Сталина и С. М. Кирова, Каменев ответил:

«Да, вынужден признать, что ещё до совещания в Ильинском Зиновьев сообщил мне о намечавшихся решениях центра троцкистско-зиновьевского блока о подготовке террористических актов против Сталина и Кирова.
При этом он мне заявил, что на этом решении категорически настаивают представители троцкистов в центре блока – Смирнов, Мрачковский и Тер-Ваганян, что у них имеется прямая директива по этому поводу от Троцкого и что они требуют практического перехода к этому мероприятию в осуществление тех начал, которые были положены в основу блока. Я к этому решению присоединился, так как целиком его разделял».

«Я также признаю, что участникам организации Бакаеву и Кареву от имени объединённого центра мною была поручена организация террористических актов над Сталиным в Москве и Кировым в Ленинграде. Это поручение мною было дано в Ильинском осенью 1932 года».

Среди прочих фактов, выявленных следствием в процессе допросов, было установлено, что в дальнейшем эта задача конкретизировалась.
Так, летом 1934 года в Москве на квартире Каменева состоялось очередное совещание, на котором присутствовали Каменев, Зиновьев, Евдокимов, Сокольников, Тер-Ваганян, Рейнгольд и Бакаев.
Но и это было не всё.
Кроме убийства Сталина и Кирова, заговорщики планировали теракты против Ворошилова, Орджоникидзе, Жданова, Косиора и Постышева.
Но такие замыслы нельзя было осуществить на одном энтузиазме.
Для эффективной деятельности необходимы были материальные средства и оружие.
Группа террористов в Горьком: Лаврентьев, Храмов, Пугачёв, возглавляемая троцкистом Поповым, пыталась осуществить ряд грабежей кассиров в Арзамасе и сельсоветов Ардатовского района. Но из-за недостатка опыта ограбления не удались. Поэтому заговорщики пошли более «цивилизованным» путём.
На одном из совещаний центра Каменев дал поручение Рейнгольду: связаться с заместителем председателя Госбанка СССР Г. М. Арткусом.
И летом 1934 года Арткус перевёл на нужды центра 30 тысяч рублей. Деньги были переведены под видом сумм на оплату статистико-экономических работ.
15 тысяч он перевёл Картографическому тресту, который возглавлял активный зиновьевец Фёдоров.
И 15 тысяч - хозяйственному тресту Г. Евдокимова.

Такова в самом кратком изложении хронология следствия, проведённого НКВД в первой половине 1936 года.

Ягода и Вышинский поставили вопрос о необходимости повторного процесса по делу Зиновьева и Каменева.

Историк Юрий Жуков писал:

«Узкое руководство, скорее всего, учитывая ход обсуждения конституции, решило не распылять силы и нанести окончательный по возможности удар одновременно по Троцкому, а также по сторонникам и Троцкого, и Зиновьева. Но чтобы упростить решение задачи, сделать главными обвиняемыми тех, кто уже находился в заключении, отбывая срок, полученный год назад. Так, несомненно, зародилась идея заявить о якобы раскрытом очередном «антисоветском центре», на этот раз – «объединённом троцкистско-зиновьевском», обращённым в равной степени к политическим силам как внутри Советского Союза, так и демократических стран Запада. Это должно было ещё раз продемонстрировать решительный и окончательный отказ от старого курса, который ориентировался, прежде всего, на мировую революцию, для Лондона и Парижа связывался с «рукой Москвы», то есть с экспортом революции, что для всех олицетворялось двумя именами – Троцкого и Зиновьева».

Обсудив эту информацию, 29 июля Политбюро ЦК утвердило закрытое письмо ЦК ВКП(б) «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного центра».
Оно было направлено «обкомам, крайкомам, ЦК нацкомпартий, горкомам, райкомам» партии.
В нём сообщалось, что в текущем году НКВД раскрыл несколько «террористических групп» в Москве, Ленинграде, Горьком, Минске, Киеве, Баку и других городах.
И объявлялось, что «Зиновьев и Каменев были не только вдохновителями террористической деятельности против вождей нашей партии и правительства, но и авторами прямых указаний как об убийстве С. М. Кирова, так и готовившихся покушений на других руководителей нашей партии, и в первую очередь на т. Сталина. Равным образом считается теперь установленным, что зиновьевцы проводили свою террористическую практику в прямом блоке с Троцким и троцкистами».
В письме приводились многочисленные выдержки из протоколов допросов Зиновьева и Каменева, а также бывших сторонников Зиновьева - Бакаева, Евдокимова и троцкистов – Смирнова, Мрачковского, Тер-Ваганяна.
Эти выписки содержали признательные показания относительно создания заговорщического центра и подготовки ими террористических актов.

Через две недели, 15 августа 1936 года Прокуратура СССР известила в печати о результатах следствия, проведённого НКВД, о «раскрытии террористических троцкистско-зиновьевских групп», которые действовали «по прямым указаниям» Троцкого, и о предании суду группы заговорщиков и террористов.

После заявления Прокуратуры СССР 15 августа 1936 года о предстоящем суде в печати стали публиковаться многочисленные статьи и резолюции с осуждением «троцкистско-зиновьевской банды».
Так, например, 17 августа в «Правде» публикуется статья «Страна клеймит подлых убийц».

Поймали мы змею, и не одну змею.
Зиновьев! Каменев! На первую скамью!
Вам первым честь – припасть губами к смертной чаше!
Нет больше веры вам. Для нас уж вы мертвы.

В эти дни Сталина в Москве не было. Ещё перед началом процесса он, как обычно, уехал в отпуск в Сочи.

«Из представителей печати на процесс допускаются: а) редакторы крупнейших центральных газет, корреспонденты «Правды» и «Известий»; б) работники ИККИ и корреспонденты для обслуживания иностранных коммунистических работников печати; в) корреспонденты иностранной буржуазной печати. Просятся некоторые посольства. Считаем возможным выдать билеты лишь для послов – персонально».

Ответ из Сочи пришел на следующий день: «Согласен. Сталин».

19 августа 1936 года Военная коллегия Верховного Суда СССР под председательством армвоенюриста В. В. Ульриха в составе членов корвоенюриста И. О. Матулевича, диввоенюриста И. Т. Никитченко, диввоенюриста И. Т. Голякова при секретаре военюристе первого ранга А. Ф. Костюшко приступила к рассмотрению дела, о так называемом, «Антисоветском объединённом троцкистско-зиновьевском центре».

Суд прошёл в Москве в Октябрьском зале Дома Союзов.
Судьи расположились в массивных крёслах, украшенных государственными гербами, за длинным столом, накрытым красной скатертью.
Подсудимые сидели за деревянной перегородкой с правой стороны. По бокам и сзади них стояли красноармейцы с винтовками, с примкнутыми штыками.
Позади них была дверь, за которой находились буфет и комната, где в перерывах подсудимые отдыхали.
Процесс открылся в 12 часов дня.
Он проходил при открытых дверях в присутствии зрителей и почти 30-ти иностранных журналистов и дипломатов.
Представшая на нём группа боевиков и их руководителей и по понятиям того времени, да и, по современным, являлись террористической.
Обвиняемые отвечали на вопросы председателя суда довольно лаконично. Почти с подчёркнутой «скромностью».

Государственным обвинителем был Генеральный прокурор Союза ССР А. Я. Вышинский.

На скамье подсудимых были ближайшие соратники Ленина – Григорий Евсеевич Зиновьев (Радомысльский), Лев Борисович Каменев (Розенфельд) вместе с 14-ю своими сообщниками.
В числе их были:
- Иван Никитич Смирнов (член партии большевиков с 1903 года, был одним из руководителей борьбы за установление Советской власти в Сибири, боролся против армии Колчака, бывший нарком почт и телеграфов и активный троцкист),
- Сергей Викторович Мрачковский (член большевистской партии с 1905 года, организатор борьбы за Советскую власть на Урале, некогда крупный ставленник Троцкого в армии),
- Ефим (Эфраим) Александрович Дрейцер – он состоял в охране Троцкого, сражался против Колчака, против войск Пилсудского, заместитель директора челябинского завода «Магнезит»,
- Вагаршак Арутюнович Тер-Ваганян – один из руководителей большевиков в Армении, борцов за установление Советской власти, при Ленине он был редактором журнала «Под знаменем марксизма»,
- Ричард Витольдович Пикель – наполовину англичанин и сотрудник секретариата Зиновьева в Коминтерне, ранее он сотрудничал в ЧК в Ленинграде,
- Исаак Исаевич Рейнгольд – помощник наркома финансов, близкий приятель Каменева, бывший заведующий секретариатом ИККИ, бывший замнаркома земледелия СССР,
- Григорий Еремеевич Евдокимов (в прошлом матрос, занимал пост заместителя Петроградского Совета, секретарь Зиновьева),
- Иван Дмитриевич Бакаев (член большевистской партии с 1906 года, в своё время возглавлял Петроградскую ЧК, подручный Евдокимова),
- Фриц Давид (Илья Израилевич Круглянский) – один из бывших редакторов органа Компартии германии «Роте Фане», затем секретарь Вильгельма Пика – лидера Германской компартии,
- Э. С. Гольцман – бывший сотрудник Наркомата внешней торговли,
- Натан Лазаревич Лурье – политэмигрант из Германии,
- Моисей Ильич Лурье - политэмигрант из Германии,
- Конон Борисович Берман-Юрин – журналист, политэмигрант из Германии,
- Валентин Павлович Ольберг - приехал из нацистской Германии всего за пару лет до процесса, спасаясь от преследований.

Их обвиняли в том, что они:
- в соответствии с директивой Л. Д. Троцкого организовали объединённый троцкистско-зиновьевский террористический центр для совершения убийства руководителей ВКП(б) и Советского правительства;
- подготовили и осуществили 1 декабря 1934 года через ленинградскую подпольную террористическую группу злодейское убийство члена Политбюро ЦК и секретаря ЦК и Ленинградского обкома ВКП(б) С. Кирова;
- создали ряд террористических групп, готовивших убийство И. В. Сталина, К. Е. Ворошилова, А. А. Жданова, Л. М. Кагановича, Г. К. Орджоникидзе, С. В. Косиора, П. П. Постышева.

По мнению обвинения, осенью 1932 года подпольная троцкистская организация в СССР, выполняя указания Л. Д. Троцкого из-за границы, объединила усилия с подпольной зиновьевской организацией.
Так образовался «объединённый центр».
Конечная цель их была - захват власти.
Как утверждало обвинение, заговорщики не тешили себя надеждой заручиться поддержкой народа, ибо под руководством Сталина СССР успешно строил социализм.
Поэтому оставалось только одно - убить Сталина и других вождей партии и правительства.

А началось всё ещё в марте 1932 года.
Именно тогда Троцкий в открытом письме (экземпляр которого нашёлся между двойными стенками чемодана Э. С. Гольцмана) выступил с призывом убрать Сталина, то есть убить его.
Троцкий из Норвегии заправлял всем заговором.
А главными заговорщиками в СССР являлись Зиновьев и Каменев.
Шифрованные донесения от Троцкого заговорщикам якобы передавал Смирнов.

По материалам обвинения центр дал команду группе Николаева-Котолынова убить Кирова в Ленинграде.
Планировалось ещё много покушений.
Но каждый раз выходила осечка.
Выполняя указание Смирнова, Гольцман якобы встретился осенью 1932 года с сыном Троцкого Львом Седовым и самим Троцким в копенгагенском отеле «Бристоль». Именно там последний и сказал, что Сталина необходимо убить («убрать»).
Кстати, позднее сын Троцкого Л. Седов признал, что действительно встречался с Гольцманом в 1932 году и обсуждал тактику оппозиции.

В 1934 году Бакаев, Рейнгольд и Дрейцер дважды пытались выполнить эту установку. Но безуспешно.
В 1935 году Берман-Юрин и Фриц Давид хотели убить Сталина на VII конгрессе Коминтерна, но у них тоже ничего не вышло:
- первого просто не пустили в здание,
- а второй хотя и прошёл со своим браунингом, но не мог подойти на расстояние выстрела.
Повинуясь переданному Седовым приказу Троцкого, Ольберг хотел застрелить Сталина на первомайских торжествах 1936 года. Но не смог, так как был арестован до Первомая.
Натану Лурье не удалось выполнить задание - убить Кагановича и Орджоникидзе, когда они приехали в Челябинск.
Потом он не застрелил Жданова на первомайской демонстрации в Ленинграде в 1936 году только потому, что оказался слишком далеко от него.
Готовились покушения и на Ворошилова, Косиора и Постышева. Но все попытки провалились…

Хотелось бы привести некоторые отрывки из стенограммы процесса.

Подсудимый Евдокимов, касаясь фактической стороны подготовки убийства Кирова, рассказал, что летом 1934 года на квартире Каменева в Москве состоялось совещание.
На нём присутствовали: Каменев, Зиновьев, Евдокимов, Сокольников, Тер-Ваганян, Рейнгольд и Бакаев.
На этом совещании было принято решение форсировать убийство Кирова.

«Вышинский: Так прямо и говорилось – «форсировать убийство Кирова»?
«Евдокимов: Да, так и говорилось.
С этой целью осенью 1934 года Бакаев поехал в Ленинград проверить, как идёт подготовка террористического акта против Сергея Мироновича Кирова ленинградскими террористами. Эти террористические группы установили слежку за Сергеем Мироновичем Кировым и выжидали удобного момента, чтобы совершить террористический акт.
Вышинский: Убийство Сергея Мироновича Кирова было подготовлено центром?
Евдокимов: Да.
Вышинский: Вы лично принимали участие в этой подготовке?
Евдокимов: Да.
Вышинский: Вместе с вами принимали участие в подготовке Зиновьев и Каменев?
Евдокимов: Да.
Вышинский: По поручению центра Бакаев ездил в Ленинград проверять ход подготовки там на месте?
Евдокимов: Да».

Вышинский путём дальнейших вопросов устанавливает, что Бакаев во время поездки в Ленинград имел встречу с убийцей Кирова – Николаевым.
С ним Бакаев вёл разговор о подготовке убийства.

«Вышинский: Вы в Ленинграде виделись с Николаевым?
Бакаев: Да.
Вышинский: По поводу убийства С. М. Кирова договаривались?
Бакаев: Мне не нужно было договариваться, потому что директива об убийстве была дана Зиновьевым и Каменевым.
Вышинский: Но вам говорил Николаев, что он решил совершить убийство Кирова?
Бакаев: Говорил он и другие террористы – Левин, Мандельштам, Котолынов, Румянцев.
Вышинский: Разговор был об убийстве Кирова?
Бакаев: Да.
Вышинский: Он проявил свою решимость. А вы как относились к этому?
Бакаев: Положительно».

Из дальнейших вопросов Вышинского Бакаеву выяснилось, что после своей поездки в Ленинград он докладывал Евдокимову и Каменеву о ходе подготовки убийства Кирова.

На вопрос Вышинского обвиняемому Каменеву о том, имел ли место действительно доклад Бакаева ему, Каменев отвечал утвердительно.

«Вышинский: «Что он вам передал?
Каменев: Он сказал, что организация подготовлена к совершению удара и что этот удар последует.
Вышинский: А как вы к этому отнеслись?
Каменев: Удар был задуман и подготовлен по постановлению центра, членом которого я был, и я это рассматривал как выполнение той задачи, которую мы себе ставили».

«Вышинский: Обвиняемый Зиновьев, и вы были организатором убийства товарища Кирова?
Зиновьев: По-моему, Бакаев прав, когда он говорит, что действительным и главным виновником злодейского убийства Кирова явились в первую очередь я – Зиновьев, Троцкий и Каменев, организовав объединённый террористический центр. Бакаев играл в нём крупную, но отнюдь не решающую роль.
Вышинский: Решающая роль принадлежит вам, Троцкому и Каменеву. Обвиняемый Каменев, присоединяетесь ли вы к заявлению Зиновьева, что главными организаторами были вы, Троцкий и Зиновьев, а Бакаев играл роль практического организатора?
Каменев: Да».

Каменев дополнил картину подготовки теракта следующим фактом:

«В июне 1934 года я лично ездил в Ленинград, где поручил активному зиновьевцу Яковлеву подготовить параллельно с группой Николаева – Котолынова покушение на Кирова. В начале 1934 года мне из доклада Бакаева были известны все детали подготовки убийства Кирова николаевской группой».
«Вышинский: Убийство Кирова это дело ваших рук?
Каменев: Да».

Предъявленные обвинения признали почти все подсудимые, за исключением И. Н. Смирнова и Э. С. Гольцмана.
Последние, как и на предварительном следствии, продолжали отрицать какую-либо свою причастность к террористической деятельности, хотя и были готовы подтвердить участие в работе подпольной оппозиционной организации. Тем более что И. Смирнов ещё в 1933 году был осужден за это к 5 годам лишения свободы.

Некоторые либеральные историки писали, что эти разоблачающие признания были выбиты из подследственных пытками.
Но для такого подозрения нет оснований хотя бы потому, что по обе стороны следовательского стола сидели люди одной национальности, «одной крови».

Наоборот, свидетель работы следователей, энкавэдист А. Орлов-Фельдбин, бежавший позже за границу, писал в своих мемуарах, что:

«Следствие приняло характер почти семейного дела», и бывший завсекретариатом Зиновьева Пикель в ходе допросов «называл сидящих перед ним энкавэдистов по имени: Марк, Шура, Ося. Имеются в виду участвовавшие в допросах Гай, Шанин и Островский».

Исследователь Ярослав Шимов пишет о том, что покаяния большевистских лидеров на публичных процессах - одна из загадок истории:

«Люди, известные всему миру как вожди революции, соратники Ленина, организаторы всего хорошего и дурного, что исходило от партии большевиков в первое десятилетие её власти, - эти люди признавались в страшных, и в то же время, низменных преступлениях против созданных ими партии и государства.
Предположим, они разочаровались в идеалах большевизма. Но нет никаких признаков этого. Да и на процессах перед нами - не озлобленные враги, а жалкие людишки, поливающие себя грязью для пущей убедительности.
Что с ними произошло? На что они рассчитывали? Ведь это были расчётливые, политически опытные люди. Может быть, их били и пытали?»

Но исследователь В. Роговин говорит об обратном:

«Как можно судить по имеющимся документам и свидетельствам, в 1936 году к подследственным ещё не применялись зверские физические истязания. Следователи ограничивались такими приёмами, как лишение сна, многочасовые конвейерные допросы, угроза расстрела и ареста родных».

Ярослав Шимов:

«Подсудимых шантажировали, угрожая расправой над родными. Это, конечно, козырь. Но такой угрозы недостаточно, чтобы ни в чём не повинный политик согласился умереть как подонок, да ещё признавшись в этом перед всем миром.
Зиновьева держали в камере в духоте. Но этого явно недостаточно, чтобы заставить политика публично представлять роль уголовника. Даже под пыткой можно на многое согласиться и выдать «явки и пароли». Но на процессе, отдохнув и подумав спокойно, можно разоблачить фальсификаторов, ославить их на весь мир. Сталин был уверен, что Зиновьев и Каменев, а затем Пятаков, Раковский, Бухарин, Рыков и другие этого не сделают.
Сталин понял их игру, их мотивы. Оппозиционеры видели свою жизнь только в рамках коммунистической партии. Столько сил, столько жертв было принесено на алтарь этой машины власти. Но звенья этой машины - малокомпетентные люди. В условиях близящегося столкновения Сталину не обойтись без опытных бойцов. Да, они интриговали против него, создавали блоки в подполье, продвигали своих людей, говорили между собой о том, что лучше бы «убрать» Сталина (имея в виду, конечно, политическое смещение, но в минуты отчаяния и гнева, кто знает, что имелось в виду). В 1928–1929 гг. они надеялись вернуться в партию на почетных условиях - ведь их позиции теперь совпадают с линией Сталина. Не вернул, напортачил без их мудрого совета. В 1930–1932 гг. левые (как и правые) надеялись, что Сталин падёт под развалинами собственной политики. Не случилось. Что же, будем выжидать. Придёт мировая битва, и нас либо позовут, либо Сталин сломает себе шею, и нас позовёт партия. Нужно дожить, доказать Сталину, что левая оппозиция «полностью разоружилась».

Признаться в преступлениях - высшее покаяние перед партией, лучшее доказательство своей лояльности.
В этом их убеждал и Сталин, который с помощью процессов хотел окончательно скомпрометировать внутрипартийную оппозицию, заграничный центр оппозиционного коммунизма во главе с Троцким, порождённый леваками экстремизм.
Раз довели до убийства Кирова, помогите исправить дело.
Сталин обещал подсудимым жизнь, объясняя, что Зиновьева и Каменева просто незачем убивать.
Сталин приводил доказательства своей доброй воли.

Исследователи обращают внимание на такой факт:

«Постановлением ЦИК от 1 декабря 1934 года предусматривалось вести дела террористов без защитников, при закрытых дверях, без права апелляции. На московском же процессе 1936 года есть и адвокаты, и публика. Возможно, это отступление от постановления и представление подсудимым права обжаловать приговор были «гарантией» Сталина в сговоре с обвиняемыми?»

И они поверили. Жизнь в их положении была важнее чести. «Лицо» уже было «потеряно» в предыдущих покаяниях.
Именно предыдущие покаяния перед Сталиным Троцкий считает объяснением их нынешнего падения.

Собственно, именно поэтому процесс и представляется Троцкому абсурдным:

«Каким образом убийство «вождей» могло доставить власть людям, которые в ряде покаяний успели подорвать к себе доверие, унизить себя, втоптать себя в грязь и тем самым навсегда лишить себя возможности играть в будущем руководящую политическую роль?»

В ходе процесса газета «Правда» ежедневно печатала его стенограмму.

21 августа в газете «Правда» выходит коллективное письмо «Стереть с лица земли!», подписанное 16 известными писателями.
Подписанты: В. П. Ставский, К. А. Федин, П. А. Павленко, В. В. Вишневский, В. М. Киршон, А. Н. Афиногенов, Б. Л. Пастернак, Л. Н. Сейфуллина, И. Ф. Жига, В. Я. Кирпотин, В. Я. Зазубрин, Н. Ф. Погодин, В. М. Бахметьев, А. А. Караваева, Ф. А. Панфёров, Л. М. Леонов.

Из передовиц журнала «Вестник Академии наук СССР»:

«В дни процесса эта подлая банда убийц, ещё осквернявшая своим существованием советскую землю, с деловитостью профессиональных убийц рассказывала суду об осуществлённых и подготовлявшихся ею злодеяниях. Отребье человечества, объединившееся в троцкистско-зиновьевский центр, они использовали для своей подлой деятельности ещё невиданные в истории методы провокации, предательства и лжи; всё наиболее бесчестное и преступное из грязнейших арсеналов подонков человечества было избрано ими в качестве орудия борьбы. Годами плелась сеть провокаций, диверсий, шпионажа и подготовки убийств. Смерть любимого народного трибуна, пламенного борца за дело Ленина-Сталина, обаятельного человека Сергея Мироновича Кирова - дело этих трижды презренных убийц. Нет преступлений, которые бы не числились в признаниях Зиновьева, Каменева, Евдокимова, Смирнова, Бакаева и прочих убийц. И все они неразрывно связаны с именем главного преступника и вдохновителя всех этих злодеяний, с именем и делами Иуды Троцкого. Это он - Троцкий объединил убийц в троцкистско-зиновьевский центр для осуществления террора против великих вождей коммунизма. Это он - Троцкий совместно с германской тайной фашистской полицией (Гестапо) плёл шпионскую диверсионную сеть на важнейших участках народного хозяйства и обороны социалистической страны. Это он - Троцкий провоцировал войну против Советского Союза, мечтая захватить власть в свои руки. Презренный Иуда заклеймён судом истории, как подлый предатель и главарь убийц».

«ВРАГИ НАРОДА
Семь дней длился судебный процесс над антисоветским троцкистским центром и участниками антисоветской троцкистской организации.
Семь дней Верховный суд Союза ССР, а с ним и все народы великой страны социализма, нить за нитью распутывали клубок грязной, кровавой деятельности презренных предателей родины, шпионов, диверсантов, прямых агентов фашистских разведок.
Перед лицом всего мира на судебном следствии развернулась потрясающая картина преступлений, совершенных этими наймитами империалистического капитала по прямой указке злейшего врага народа - иуды Троцкого.
Азефы и Малиновские казались младенцами и простаками, когда из гнойных уст непревзойдённых мастеров двурушничества и предательства сочились цинично-развязные показания о содеянных ими преступлениях. Во всей истории человечества нельзя найти примеров более низкого и более подлого падения, где так цинично попирались бы основные законы человеческого общежития и человеческой морали».

Пятаков с гневным пафосом писал в газетной публикации:

«После чистого, свежего воздуха, которым дышит наша прекрасная, цветущая социалистическая страна вдруг потянуло отвратительным смрадом мертвецкой. Люди, которые уже давно стали политическими трупами, разлагаясь и догнивая, отравляют воздух вокруг себя...
Нет слов для того, чтобы полностью выразить негодование и отвращение. Это люди, потерявшие последние черты человеческого облика. Их надо уничтожать, как падаль, заражающую чистый, бодрый воздух советской страны; опасную падаль, которая может вызвать гибель наших вождей и уже привела к гибели одного из лучших людей нашей страны – этого чудесного товарища и вождя С. М. Кирова… Многие из нас, включая меня, из-за нашего невнимания, благодушия и утраты бдительности по отношению к окружающим, невольно помогли этим бандитам творить свои чёрные дела…
Хорошо, что Народный комиссариат внутренних дел разоблачил эту банду... Честь и слава работником Народного комиссариата внутренних дел».

Не менее воинственно отреагировал Карл Радек:

«Из зала суда... несёт на весь мир трупным смрадом. Люди, поднявшие оружие против жизни любимых вождей пролетариата, должны уплатить головой за свою безмерную вину».

В этот же день «Известия» поместили материал Карла Радека «Троцкистско-зиновьевско-фашистская банда и её гетман Троцкий».
А 24-го числа в «Правде» появилась статья Преображенского «За высшую меру измены и подлости – высшую меру наказания».

Процесс знаменовал разоблачение и разгром террористического центра, то есть первого «слоя» заговорщического аппарата.
Вместе с тем на суде было установлено, что заговор против советского строя разветвлялся гораздо шире, и в нём участвовали гораздо более значительные фигуры, чем представшие перед судом террористы.
На процессе впервые была приподнята завеса, скрывавшая тесные отношения, установившиеся между Троцким и вожаками нацистской Германии.

Все подсудимые признавались виновными по статье 58-8 (совершение террористического акта) и статье 58–11 (организация деятельности, направленная к совершению контрреволюционных преступлений) Уголовного кодекса РСФСР.
После оглашения обвинительного заключения прозвучал обязательный вопрос председательствующего к подсудимым: признают ли они себя виновными.
Из 16-ти обвинённых вину признали 14, в том числе Зиновьев и Каменев.
Они же призвали «нераскаявшихся» сознаться.

Из последнего слова подсудимого Зиновьева:

«Партия видела, куда мы идём, и предостерегала нас… Мой искажённый большевизм превратился в антибольшевизм, а через троцкизм я перешёл к фашизму. Троцкизм – это разновидность фашизма, и зиновьевщина – разновидность троцкизма».

Последнее слово Каменева:

«Какой бы ни был мой приговор, я заранее считаю его справедливым. Не оглядывайтесь назад. Идите вперёд. Вместе с советским народом следуйте за Сталиным».

Прокурор А. Вышинский в заключительном слове заявил:

«Взбесившихся собак я требую расстрелять – всех до одного!»

Наверное, обвиняемые ещё верили в справедливость, ещё надеялись на снисхождение.
После вечернего заседания 23 августа суд удалился на совещание.
Оглашение приговора ожидалось к полудню следующего дня.
Однако глубокой ночью подсудимые снова были доставлены в Октябрьский зал Дома Союзов.
В 2 часа 30 минут Ульрих огласил приговор.
Все члены троцкистско-зиновьевского террористического блока были приговорены к высшей мере наказания - к расстрелу за террористическую деятельность и за измену.
По закону осужденные к смертной казни имели право в течение 73 часов обратиться в Президиум ЦИК СССР с ходатайством о помиловании.

Первым поспешил воспользоваться этой возможностью Зиновьев:

«В Президиум ЦИК СССР.
Заявление
О совершённых мною преступлениях против Партии и Советской Власти я сказал до конца пролетарскому суду.
Прошу мне верить, что врагом я больше не являюсь и остаток своих сил горячо желаю отдать социалистической родине.
Я прошу Президиум ЦИК СССР о помиловании меня.
Г. Зиновьев. 26 августа 36 года 4 часа 30 минут».

Несколько часов спустя поступило ходатайство Каменева. Оно написано предельно кратко; чувствуется, как непросто дались осужденному эти несколько строк:

«Глубоко раскаиваюсь в тягчайших моих преступлениях перед пролетарской революцией, прошу, если Президиум не найдёт это противоречащим будущему делу социализма, дела Ленина и Сталина, сохранить мне жизнь. Л. Каменев».

Президиум ЦИК проявил исключительную оперативность. Ходатайства осужденных по данному делу были рассмотрены немедленно. Ни одно из них удовлетворено не было. Приговор остался в силе.

В ночь на 25 августа 1936 года приговор привели в исполнение.
Перед расстрелом Зиновьев, бывший вождь Коминтерна, «партийный царь» Ленинграда, а до этого – сосед Ленина по шалашу в Разливе, утратил человеческий облик.
Он рыдал, выл, порывался целовать палачам сапоги, умоляя о пощаде. Был не в состоянии идти, так что к месту казни его дотащили, как мешок.
Второй наиболее именитый из 16 казнённых в ту ночь, Лев Каменев, вопреки мягкой профессорской внешности, держался стойко и с лёгкой брезгливостью сказал Зиновьеву:
«Перестань же, Григорий. Умрём достойно».
Когда же пришло его последнее мгновение, Каменев не просил ни о чём и принял смерть молча…

Бухарин в личном письме Ворошилову писал:

«Циник-убийца Каменев омерзительнейший из людей, падаль человеческая… Что расстреляли собак – страшно рад».

К слову.
Пули, которыми были убиты два видных большевика, в качестве своего рода сувениров хранил у себя шеф НКВД Генрих Ягода.
Когда через полтора года пришёл его черёд идти к расстрельной стенке, пули перекочевали к его преемнику Николаю Ежову, расстрелянному, в свою очередь, ещё два года спустя.
Пули, которыми были убиты сами Ягода и Ежов, не сохранились: возможно, следующий обитатель главного кабинета на Лубянке, Лаврентий Берия, считал дурной приметой коллекционирование подобных сувениров. Что, как известно, не уберегло от пули его самого…

Характеризуя реакцию мирового общественного мнения, известный советолог Р. Конквест писал:

«Обвинения детально анализировались. Их нашли убедительными различные британские адвокаты, западные журналисты и так далее. Иные же люди считали их невероятными. Как это часто бывает, предполагаемые факты принимались или отвергались в зависимости от предвзятых позиций. Большинство людей считали невероятным, что старые революционеры могли совершать такие действия, или же невероятным, что социалистическое государство могло выдвинуть фальшивые обвинения. Но и та, и другая позиция не была безупречной. Нельзя было считать невозможным, что оппозиция могла планировать убийство политического руководства… Некоторые из западных комментаторов, исходя из здравого смысла, полагали, что оппозиционеры должны были логически прийти к выводу, что устранение Сталина – это единственный способ обеспечить их жизнь и их будущее с их точки зрения».

13 июня 1988 года пленум Верховного суда СССР отменил приговор.
А все осужденные были огульно реабилитированы с прекращением дела за отсутствием в их действиях состава преступления…

Прошло 80 лет с тех пор, как Советская власть в предвоенный период нанесла первый удар по «пятой колонне». Речь идёт о судебном процессе над троцкистско-зиновьевским террористическим центром, прошедшем в Москве 19 – 24 августа 1936 года. Однако со времён XX съезда КПСС возобладал точка зрения, согласно которой троцкисты и бухаринцы никакими предателями, заговорщиками, вредителями и террористами якобы не являлись, а все обвинения против них были сфабрикованы. Об этом, в частности, заявил Н.С. Хрущёв во время своего выступления на партийном съезде в 1956 года. А в годы «перестройки» основные фигуранты первого московского процесса (Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев, Г.Е. Евдокимов, С.В. Мрачковский, И.Н. Смирнов и другие) были реабилитированы. И на этом основании целый ряд антисоветски настроенных учёных, журналистов, политических деятелей распространяют домыслы о «тоталитарном режиме в СССР», о «Сталинском произволе», о «подавлении оппозиции и инакомыслия» и т.д. Словом, ведётся настоящая информационная война против нашей страны, против её истории, против прогрессивных коммунистических идей.

Однако в нашем распоряжении имеется целый ряд достоверных сведений, опровергающие все вышеупомянутые контрреволюционные домыслы. Используя их, мы сумеем установить истинную картину событий 80-летней давности.

Сперва напомним, что в ходе Первого московского процесса его фигурантам были предъявлены следующие обвинения:

— скрытые контакты с высланным за пределы СССР Л.Д. Троцким;

— переход к противозаконным методам борьбы за власть;

— организация и осуществление террористических актов (в частности, убийство С.М. Кирова, покушения на И.В. Сталина, В.М. Молотова, К.Е. Ворошилова и т.д.);

— сотрудничество с немецкой тайной полицией (с гестапо).

Также во время данного судебного процесса было установлено, что в заговорщическую деятельность были вовлечены такие высокопоставленные партийные и государственные деятели как Н.И. Бухарин, К.Б. Радек, Ю.Л. Пятаков и другие. Подсудимые признались, что поддерживали с ними связь.

Тем не менее, контрреволюционные идеологи на протяжении последних десятилетий приложили немало усилий, направленных на внушение народу мысли о том, что судебным показаниям Зиновьева, Каменева и прочим доверять не следует, поскольку они, по мнению антисоветчиков, были получены в результате оказания давления на арестованных. В то же время за прошедшие годы не было приведено ни одного доказательства, которое бы подтвердило вышеупомянутый тезис. Однако мы попытаемся выяснить, как обстояли дела в реальности, используя недавно установленные факты.

Создание подпольных заговорщических группировок. Со времён «перестройки» (а в отдельных случаях и с 1956 года) на слуху было немало утверждений о том, что «внутрипартийная борьба» велась исключительной на «идейно основе» и ни о каком «захвате власти» никто не помышлял. На самом деле сторонники Троцкого ещё в 1920-ые годы формировали конспиративные группы, участники которых разрабатывали антисталинские планы. На тайных собраниях данных организаций выступал сын Троцкого Лев Седов. Сам Лев Давидович в своей брошюре «Лев Седов: сын, друг, борец», изданной в 1938 году, писал, что его наследник ещё в 1923 году «с головой ушёл в оппозиционную деятельность» . По словам Троцкого, Седов «быстро постиг искусство заговорщической деятельности, нелегальных собраний и тайного печатания и распространения документов». Таким образом, речь шла о переходе к использованию противозаконных методов борьбы за власть.

Правда, в ответ на данный аргумент у некоторых могут возникнуть следующие вопросы: какое отношение имели ко всему этому Зиновьев, Каменев и другие? Они, по мнению некоторых, к 1936 году давно отмежевались от Троцкого, постоянно клеймили его в своих выступлениях, перешли на сторону Советской власти. А многие даже занимали ключевые посты в партии и в Советском государственном аппарате. И как, мол, они могли стать заговорщиками? Ответ на данный вопрос помогает найти содержание таких ранее неиспользованных материалов, как архив Троцкого, воспоминания ряда бывших участников троцкистско-бухаринского подполья, эмигрировавших из СССР.

Связь Каменева, Зиновьева и т.д. с Троцким в 1930-ые годы. Использование террористических методов в борьбе за власть. Формально бывшие соратники Троцкого в 1930-ые годы, занимая ключевые партийные и государственные посты, в своих выступлениях его постоянно клеймили. А он, в свою очередь, обвинял их в предательстве. Но это была внешняя сторона дела. В реальности они использовали тактику обмана партии. Троцкисты и зиновьевцы пробрались на ответственные посты, надев на себя маску сторонников Советской власти, но за спиной руководства СССР поддерживали контакты с Троцким, разрабатывая заговорщические планы.

В настоящее время это уже доказано. Так, американский историк Дж. Гетти в 1980 году в Хуотноской библиотеке Гарвардского университета обнаружил в архиве Троцкого почтовые квитанции писем, отправленных им в 1930-ые годы Радеку, Сокольникову, Гольцману. Наибольшее количество квитанций датировано 1932 годом, когда был сформирован блок правых (бухаринцев) и троцкистов.

В упомянутых письмах обсуждались такие вопросы как выработка тактики борьбы с Советской властью, организация заговора против И.В. Сталина. Об этом свидетельствует содержание одного из писем Льва Седова своему отцу, написанном им в середине 1932 году (материал был обнаружен в архиве Троцкого историком Пьером Бруэ ). Приводим основную часть его текста:

«[Блок] организован. В него вошли зиновьевцы, группа Стэн-Ломинадзе и троцкисты… Группа Сафар[ова-] Тархан[ова] формально ещё не вошла – они стоят на слишком крайней позиции; войдут в ближайшее время. – Заявление З. и К. об их величайшей ошибке в 27 г. было сделано при переговорах с нашими о блоке, непосредственно перед высылкой З и К».

(Примечание: «З» и «К» — Зиновьев и Каменев. Как видим, Лев Седов признал, что сторонники Троцкого в СССР после 1929 года решили вести подпольную борьбу с Советской властью. Фактически он подтвердил, что для того, чтобы Зиновьеву, Каменеву и прочим было проще достичь поставленной цели, последние дезинформировали партию, заявив, что они якобы осознали свою «ошибочную» политическую позицию и теперь «отошли» от троцкизма. Но кем они были в реальности – показывает содержание вышеупомянутого документа).

Существуют другие сведения, доказывающие достоверность обвинений, предъявленных фигурантам Первого московского процесса в 1936 году. Так, швейцарский коммунист, бывший соратник Бухарина Жюль Эбер-Дро в своих мемуарах («От Ленина до Сталина. Десять лет на службе коммунистического интернационала. 1921 – 1931 гг.») писал, как в 1929 году, собираясь отправляться на конференцию коммунистических партий Латинской Америки, встретился с Н.И. Бухариным, который сообщил о намерении своей группировки координировать усилия с Каменевым, Зиновьевым в борьбе против И.В. Сталина:

«Перед отъездом я посетил Бухарина в последний раз, не зная, увижу ли я его ещё по возвращении. У нас была долгая и искренняя беседа. Он поставил меня в известность о контактах, налаженных его группой с зиновьевско-каменевской фракцией для координации борьбы против власти Сталина». Кроме того, Эмбер-Дро отметил, что Бухарин сообщил ему, что он и его соратники «решили применить индивидуальный террор, чтобы избавиться от Сталина».

Однако швейцарский коммунист выступил против идеи объединения бухаринцев с троцкистами, поскольку, по его мнению, они в своё время боролись с их программой. Эмбер-Дро оценил предложенную Бухариным коалицию как «блок без принципов, который развалится прежде, чем добьётся каких-либо результатов». Также он был категорически против использования индивидуального террора, поскольку «он никогда не был революционным оружием».

Однако Бухарин продолжал стоять на своём. Эмбер-Дро писал об этом следующее: «…. Он не доверял тактике, предложенной мной. Он, конечно, знал лучше меня, на какие преступления способен Сталин. Короче говоря, те, кто после смерти Ленина и на основании его заветов, могли уничтожить Сталина политически, попытались вместо этого устранить его физически, когда он держал крепко в своих руках партию и политический аппарат государства».

Следует также сослаться на содержание мемуаров армейского полковника Г.А. Токаева , переехавшего в 1948 году из СССР в Великобританию. В своей книге «Товарищ Х», изданной в 1956 году, он вспоминал, как сам, будучи партийным секретарём Военно-воздушной инженерной академии им. Н.Е. Жуковского, состоял в подпольной заговорщической организации, которую возглавлял офицер РККА. В частности, Токаев отметил, что их группировка поддерживала тесные связи с Н.И. Бухариным.

Содержание воспоминаний Г.А. Токаева свидетельствует о том, что троцкисты и бухаринцы в действительности использовали тактику индивидуального террора против высокопоставленных партийных и государственных деятелей. Так, он писал, что ещё до 1934 года их группировка «планировала убить Кирова и Калинина, председателя Президиума Верховного Совета СССР. В конце концов Кирова убила другая группа, с которой мы были в контакте».

По словам Токаева, ряд его соратников по заговорщической деятельности в середине 1936 года предложили убить Сталина. Однако руководитель их подпольной группировки отверг данную идею. Он «указал, что уже было организовано не менее пятнадцати попыток убить Сталина, но никому не удалось подобраться даже близко к успеху, зато каждая из попыток многим храбрецам стоила жизни».

Следует обратить внимание на то, что сам Л.Д. Троцкий фактически оправдывал террористическую деятельность своих сторонников в СССР. Так, в своей статье «Сталинская бюрократия и убийство Кирова» он писал, что убийца Сергея Мироновича был «новым фактом, который должен быть рассмотрен с величайшей симптоматической важностью». По словам Троцкого, «террористический акт, подготовленный заранее и выполненный по поручению определённой организации, является непостижимым, если не существует политической атмосферы, благоприятной для него. Враждебность к лидерам власти должна быть широко распространена и должна принимать самые яркие формы террористических групп, чтобы выкристаллизоваться в рядах партийной молодёжи….». Он также отметил следующее: «если… недовольство распространяется в народных массах… которые в целом изолировали бюрократию; если молодёжь сама чувствует, что её отталкивают, угнетают и лишают шанса на независимое развитие, создаётся атмосфера террористических группировок».

Таким образом, апологетика терроризма налицо. Как видим, Троцкий в косвенной форме дал понять, что он поддерживает противозаконные способы борьбы с Советской властью, вплоть до организации покушения на высокопоставленных партийных и государственных деятелей.

Следует также сослаться на содержание рапорта агента НКВД Марка Зборовского от 8 февраля 1937 года (Зборовский сумел завоевать доверие Льва Седова, работая в качестве его сотрудника): «С 1936 г. «сынок» не вёл со мной разговоров о терроре. Лишь недели две-три тому назад, после собрания группы, «сынок» снова заговорил на эту тему. В первый раз он только старался «теоретически» доказать, что терроризм не противоречит марксизму. «Марксизм» — по словам «сынка» — отрицает терроризм постольку, поскольку условия классовой борьбы не благоприятствуют терроризму, но бывают такие положения, в которых терроризм необходим». В следующий раз «сынок» заговорил о терроризме, когда я пришёл к нему на квартиру работать…». Всё это говорит само за себя…

Сотрудничество троцкистов с гитлеровской Германией. С 1956 года пытались сформировать мнение о том, что Троцкий и его соратники никак не могли быть замешаны в работе на внешних врагов СССР и т.д. Но при этом забывают, что ещё в 1927 году, когда над нашей страной нависла внешняя империалистическая угроза, он выступил с призывом «восстановить тактику Клемансо» , который «выступил против французского правительства в то время, когда немцы находились в восьмидесяти километрах от Парижа». Следует отметить, что Троцкий не открещивался от своих слов. Так, в своём письме Оржоникидзе от 11 июля 1927 года он пытался пояснить суть «пораженчества». По словам Льва Давидовича, речь шла о содействии «поражению «своего» государства, находящегося в руках враждебного класса».

Соответствующая мысль была озвучена Троцким во время его беседы с либеральным немецким писателем Эмилем Людвигом на Принцевых островах. Содержание данного разговора писатель разместил в своей книге «Дары жизни». Троцкий подчеркнул, что политика индустриализации якобы потерпела крах, а СССР, по его мнению, зашёл в тупик. На вопрос, сколько у него последователей в России, Троцкий сказал, что ему трудно определить, но они разобщены и работают в подполье. На вопрос Эмиля Людвига, когда он и его сторонники рассчитывают снова выступить открыто, ответ был следующий: «Когда представится благоприятный случай извне. Может быть, война или новая европейская интервенция – тогда слабость правительства явится стимулирующим средством».

Чем данная тактика отличается от действий генерала Власова в годы Великой Отечественной войны? В обоих случаях речь шла о борьбе со своим правительством с помощью… иностранных захватчиков.

Очень многие последователи Троцкого взяли на вооружение его призыв повторить «тактику Клемансо». Достаточно вспомнить, как Рабочая партия марксистского объединения (ПОУМ) , возглавляемой соратником Троцкого Андресом Нином (он даже был министром юстиции в Каталонии), подняла мятеж против республиканского правительства в Барселоне в момент наступления франкистов при поддержке фашистских кругов. Более того, ПОУМ саботировал перевозки боеприпасов республиканских вооружённых сил и военные операции на фронте. Об этом свидетельствуют материалы тайных документов, захваченных начальником полиции в Барселоне подполковником Бурильо (были опубликованы 23 октября 1937 года).

О том, что абвер оказывал поддержку испанским троцкистам, поднявшим мятеж против республиканского правительства в Барселоне в 1937 году, вспоминал П.А. Судоплатов в своих мемуарах «Спецоперации. Лубянка и Кремль, 1930 – 1950 годы». Он же писал, что соответствующую информацию им передал один из будущих руководителей их подпольной группы «Красная капелла» Шульце-Бойзен. Но он был арестован гестапо по обвинению в передаче тайной информации. А американский учёный Гроверр Ферр в своём исследовании «Антисталинская подлость» приводит фрагмент стенограммы нацистского трибунала, в которой было отмечено, что обвиняемый, располагая информацией о подготовке восстания против «красного правительства в Барселоне» совместно «с секретной службой Германии», передал её в Советское посольство в Париже.

Причём это далеко не единственный пример того, как троцкисты соединялись с гитлеровцами, руководствуясь призывом «повторить тактику Клемансо». К аналогичным методам они прибегали в Чехословакии, в США, в странах Европы. То же самое они намеревались осуществить и в нашей стране в случае нападения внешнего врага. Но об этом речь пойдёт в других материалах.

Отель «Бристоль» в Копенгагене. Напомним, что в 1936 году один из фигурантов Первого московского процесса Гольцман на суде заявил, что осенью 1932 года, находясь в служебной командировке, встретился в вестибюле отеля «Бристоль» в Копенгагене с Львом Седовым. Оттуда они отправились на встречу с Троцким, во время которой последний инструктировал Гольцмана по поводу террористических способов борьбы с И.В. Сталиным. Однако мировая буржуазная пресса (в частности, печатный орган правящей Социал-демократической партии Дании) напечатал заметку, согласно которой отель «Бристоль» в Копенгагене был закрыт в 1917 году, а в 1930-ые годы его здание сдавалось под офисы. Также троцкисты пытались доказать, будто в столице Дании была лишь кафе-кондитерская «Бристоль», пристроенная к зданию «Гранд отеля». По их мнению, кафе и гостиница якобы были ограждены стеной, отсутствовали внутренние проходы, а вход в них был с двух сторон улицы. Следовательно, по мнению контрреволюционеров, Гольцман мог встретиться с Седовым либо в кафе «Бристоль», но не в вестибюле «Гранд отеля», либо в холле гостиницы, имеющей другое название (не «Бристоль»). И данный факт, по мнению антисоветичков, свидетельствует о «сфабрикованности» обвинения.

Однако шведский историк Свен-Эрик Хольмстрём в своём исследовании «Троцкий, отель Бристоль и скандинавская периферия», изданном в 2010 году, используя материалы справочников о Копенгагене 1930-х годов, а также результаты расследования, проведённого Компартией Дании, опроверг все вышеупомянутые домыслы. Так, он подчёркивает, что в начале 1930-х годов «Гранд Отель» и кафе-кондитерская «Бристоль» располагались по одному адресу. Отелем и кондитерской владел один человек – Аксель Андресен. Также был общий вход в гостиницу и в кафе. Более того, имелся единый внутренний проход между кондитерской и «Гранд отелем» (т.е., в вестибюль гостиницы проходили через кафе). Исследователь подчеркнул, что в результате всего этого у иностранцев название кафе-кондитерской стало синонимом названия отеля.

К 1937 году местная кафе-кондитерская действительно перебазировалась, но речь идёт о 1932 годе, когда Гольцман встречался с Седовым.

Хольмстрём, используя фотоматериалы начала 1930-х годов, отметил, что около входа в помещение висела огромная вывеска с надписью «Бристоль». А никакого специального знака «Гранд отеля», который можно было бы сразу заметить, рядом не имелось. Поэтому, как подчёркивает исследователь, в рассматриваемое время вывеска с названием кафе-кондитерской была единственным ориентиром, по которому можно было найти вход в гостиницу.

Приведённые нами аргументы свидетельствуют о том, что в 1930-ые годы в СССР действительно была серьёзная опасность, исходящая со стороны «пятой колонны» в лице троцкистско-бухаринских сил. Это относится и к участниками троцкистско-зиновьевского террористического центра. Организация его активистами покушений на видных деятелей партии и государства, их намерение соединиться с немецко-фашистскими захватчиками в момент их нападения на СССР, всё это грозило непредсказуемыми последствиями для нашей страны. Однако их разрушительная деятельность была своевременно пресечена Советской властью.

Как мы отмечали выше, в настоящее время на слуху немало утверждений о «массовом терроре», о «несправедливых репрессиях» и т.д. Разумеется, «перегибы на местах» имели место. Они были осуждены ещё при И.В. Сталине (об этом, в частности, шла речь в совместном постановлении СНК СССР и ЦК ВКП (б) от 17 ноября 1938 года ). Но это отнюдь не означает, что не следовало принимать жёстких мер в отношении реальных подрывных элементов. К чему приводит бездействие в отношении агентов иностранных государств, видно на примере судьбы Украины после начала 2014 года.

Михаил Чистый

Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. .

Фриц Давид и Берман-Юрин

В середине мая 1936 года в Кремле состоялось важное совещание, в котором приняли участие Сталин, Ежов, Ягода, а также помощники последнего Агранов, Молчанов и Миронов, На совещании обсуждался единственный вопрос: обвинения, сфабрикованные в адрес Троцкого. Зная, какое исключительное значение Сталин придает всему, что касается Троцкого, Молчанов подготовил специальную карту, наглядно представляющую, когда и через кого Троцкий участвовал в "террористическом заговоре". Паутина разноцветных линий, на этой карте изображала связи Троцкого с главарями заговора, находившимися в СССР. Было показано также, кто из старых членов партии уже дал требуемые показания против Троцкого, а кому это ещё предстоит. Карта выглядела внушительно, прочно связывая между собой Троцкого и главарей заговора в СССР.

Выслушав сообщения руководителей следствия, Сталин привлёк их внимание к тому факту, что не хватает подследственного, который мог бы показать, что он был направлен Троцким в Советский Союз для того, чтобы совершить террористический акт. Молчанов напомнил Сталину, что такое признание уже подписано Ольбергом. Однако Сталин, не без оснований гордящийся своей отличной памятью, возразил, что согласно показаниям Ольберга он получил своё задание не от самого Троцкого, а от его сына – Седова. Тут Ягода заметил, что ничего не стоит переписать показания Ольберга. Пусть там будет сказано, что перед отъездом в Советский Союз он имел свидание с Троцким и получил инструкции относительно террористического акта лично от него. Предложение Ягоды не удовлетворило Сталина, Он сказал, что переписка показаний Ольберга "не решает проблемы" и что было бы полезно добавить двоих или троих надёжных людей типа. Ольберга, которые могли бы засвидетельствовать, что именно они были посланы в Советский Союз Троцким и тот лично дал им указания о проведении террористического акта.

Желая угодить Сталину, Молчанов заявил, что у него есть два тайных агента, гораздо более квалифицированных, чем Ольберг, которые могли бы прекрасно сыграть эту роль на суде, однако это не простые агенты, а бывшие нелегальные представители секретного политического управления НКВД в германской компартии. В настоящее время они заняты сбором информации о центральном аппарате Коминтерна. Это – некие Фриц Давид и Берман-Юрин, Молчанов охарактеризовал обоих как преданных и дисциплинированных членов партии. Сталин сразу же согласился с включением их в состав обвиняемых.

Ягоде предложение Молчанова не понравилось. Как это он решился назвать Фрица Давида и Бермана-Юрина, не согласовав этот вопрос с ним, Ягодой? Инициатива Молчанова была тем более неумной, что эти двое сумели организовать НКВД секретную службу внутри Коминтерна так ловко, что Ягода знает всё, что там происходит. Благодаря им Ягода постоянно имел возможность обращать внимание Сталина на опасные фракционные группы в зарубежных компартиях и разные нежелательные поползновения иностранных представителей Коминтерна, тем самым демонстрируя Сталину и Политбюро, как хорошо НКВД информирован. Сразу же найти замену Фрицу Давиду и Берману-Юрину невозможно. Эти двое досконально знают коминтерновскую кухню, у них масса друзей в руководстве зарубежных компартий и сверх того большой опыт секретной работы на НКВД.

Включение Фрица Давида и Бермана-Юрина в предстоящий процесс имело ещё одну неприятную сторону. Такие серьёзные фигуры не могли быть введены в игру в любой произвольный момент, точно пешки, – и уж тем более в уголовный процесс, притом в качестве подсудимых! Оба они состоят в ВКП(б) и, хотя их работа на "органы" носит неофициальный характер, они считаются ответственными сотрудниками НКВД. Принося их в жертву, Молчанов нарушил элементарную товарищескую этику: это был первый случай, когда оперативник НКВД предложил собственных коллег на роль обвиняемых по уголовному делу.

Впрочем, недовольство Ягоды носило чисто платонический характер и ничего уже не могло изменить. Предложение Молчанова было одобрено Сталиным, и ход событий принял необратимый характер. Не прошло и месяца, как Фриц Давид и Берман-Юрин были арестованы. Обоим объявили, что Центральный комитет оказал им большое доверие, избрав их на роль фиктивных обвиняемых, которым на предстоящем процессе предстоит исполнить волю партии. Тому и другому ничего не оставалось, как с энтузиазмом принять на себя это поручение своей партии и НКВД. Неизвестно, был ли энтузиазм искренним, но не выказать его было нельзя.

Под диктовку Молчанова, своего начальника, оба дали показания, что в конце ноября 1932 года каждый из них независимо от другого посетил Троцкого в Копенгагене и получил от него задание отправиться в Советский Союз и совершить террористический акт против Сталина.

На судебном процессе Фриц Давид и Берман-Юрин всеми силами старались помочь обвинению разыграть заранее подготовленный спектакль. Однако, хоть сами они были направлены сюда в качестве мнимых обвиняемых, это не помешало суду приговорить их к смертной казни, а "органам" – расстрелять вместе с другими, настоящими обвиняемыми.

Допросы Зиновьева и Каменева

Из всех арестованных членов партии, отобранных Сталиным для открытого процесса, наибольшее значение он придавал Зиновьеву и Каменеву. С этими двумя ближайшими соратниками Ленина, способными объединить вокруг себя партийные массы, Сталин вновь сводил свои старые счёты – и на сей раз уже окончательно.

"Обработка" Зиновьева и Каменева была поручена тем сотрудникам НКВД, которых он знал лично: Агранову, Молчанову и Миронову.

Я уже представил Миронова читателю в связи с делом Кирова. Теперь настало время рассказать о нём подробнее. Миронов отвечал за многие важнейшие дела, проходившие через Экономическое управление НКВД, и Ягода, выезжая в Кремль для доклада Сталину, нередко брал с собой и Миронова. Среди следственных дел, которые Миронов вёл под личным руководством Сталина, было знаменитое "дело Промпартии" и дело английских инженеров из фирмы "Метро Виккерс" – оба эти дела относились к самому началу 30-х годов и произвели немалую сенсацию.

Сталин быстро оценил выдающиеся способности Миронова и начал поручать ему специальные задания, о выполнении которых Миронов отчитывался лично перед ним. На этом он быстро сделал карьеру. В 1934 году по предложению Сталина его назначили начальником Экономического управления НКВД, а ещё через год – заместителем Ягоды. Отныне он возглавлял Главное управление государственной безопасности (ГУГБ). В его ведении была вся оперативная работа НКВД. Одно время среди сотрудников НКВД циркулировал слух, будто Сталин предполагает сместить Ягоду и назначить Миронова на его место, но люди, достаточно хорошо информированные, этому не верили. Они знали, что в качестве руководителя НКВД Сталин нуждается в человеке с макиавеллиевым складом ума, который был бы в первую очередь специалистом по части политических интриг. Именно таким был Ягода, в отличие от дельного экономиста и контрразведчика Миронова.

Одним из достоинств Миронова была его феноменальная память, – в этом отношении Ягоде было до него далеко. Именно поэтому Ягода привык брать Миронова с собой к Сталину даже в тех случаях, когда доклад не относился непосредственно к компетенции Миронова. Важно было запоминать, не пропуская ничего, мельчайшие детали сталинских инструкций и наставлений. После возвращения из Кремля Миронов, как правило, сразу же усаживался за стол и во всех подробностях записывал для Ягоды каждое из сталинских замечаний, притом теми же словами, какими оперировал Сталин. Это было особенно важно для Ягоды в тех случаях, когда Сталин наставлял его, какую псевдомарксистскую терминологию он должен использовать, обращаясь в Политбюро с тем, чтобы оно вынесло именно те решения, которые тайно отвечали намерениям Сталина. Подобные наставления Ягода получал всякий раз, когда Сталин начинал подкапываться под того или иного члена Политбюро либо ЦК для того, чтобы избавиться от него.

Миронов достиг высокого положения. Он обладал властью и пользовался немалым авторитетом. Но это не принесло ему счастья. Дело в том, что от природы он был очень деликатным и совестливым человеком. Его угнетала та роль, какую он вынужден был играть в гонениях на старых большевиков. Чтобы устраниться от этих неприятных обязанностей, Миронов одно время пытался получить назначение на разведывательную работу за рубежом. Позже он сделал попытку перевестись в народный комиссариат внешней торговли, на должность заместителя наркома, но когда дело дошло до утверждения этого перевода в ЦК, Сталин запретил Миронову даже думать об этом.

Пессимизм и разочарование в жизни, отличавшие теперь Миронова, всё более сказывались на его семейной жизни. Его очень хорошенькая жена Надя, которую он любил без памяти, вечно пребывала в состоянии восторженного увлечения кем-то на стороне; его семейная жизнь рушилась.

Однажды ночью – дело было весной 1936 года – Миронов позвонил мне и спросил, не могу ли я зайти в его кабинет. Он собирался сообщить мне нечто "чрезвычайно интересное". Я пошёл.

"У меня только что состоялся разговор с Каменевым, – без всяких предисловий начал Миронов. Он был бледен и выглядел возбуждённым. – Вызывая Каменева из внутренней тюрьмы, я составил в уме определённый план: как я познакомлю его с обвинениями, выдвигаемыми против него и что я ему вообще должен говорить. Но когда я услышал топот сапог охранника и шум в приёмной, я так разнервничался, что думал только об одном: как бы не выдать своего волнения.

Дверь открылась и вошёл Каменев в сопровождении охранника. Не глядя на него, я расписался на сопроводительной бумажке и отпустил охранника. Каменев стоял здесь, посредине кабинета и выглядел совсем старым и измождённым. Я указал ему на стул, он сел и вопросительно взглянул на меня. Честно сказать, я был смущен. Как-никак всё же это Каменев! Его речи я слушал когда-то с таким благоговением! Залы, где он выступал, дрожали от аплодисментов. Ленин сидел в президиуме и тоже аплодировал. Мне было так странно, что этот сидящий тут заключённый – тот же самый Каменев, и я имел полную власть над ним…

– Ну что там опять? – внезапно спросил Каменев.

– Против вас, товарищ Каменев… гражданин Каменев, – поправился я, – имеются показания, сделанные рядом арестованных оппозиционеров. Они показывают, что начиная с 1932 года вы совместно с ними готовили террористические акты в отношении товарища Сталина и других членов Политбюро и что вы и Зиновьев подослали убийцу к Кирову.

– Это ложь, и вам известно, что это ложь! – резко возразил Каменев.

Я открыл папку и прочел ему некоторые из показаний Рейнгольда и ещё нескольких арестованных.

– Скажите мне, Миронов, вы, несомненно, учили историю партии и знаете отношение большевиков к индивидуальному террору. Вы действительно верите этой чепухе?

Я ответил, что в моём распоряжении имеются свидетельские показания и моё дело – выяснить, правду ли показывают свидетели.

– Прошу вас только об одном, – сказал Каменев. – Я требую, чтобы меня свели лицом к лицу с Рейнгольдом и со всеми теми, кто меня оклеветал.

Каменев объяснил, что с осени 1932 года он и Зиновьев почти всё время находились в тюрьме или ссылке, а в те недолгие промежутки, что они провели на свободе, за ними постоянно следили агенты НКВД. Секретное политическое управление НКВД даже поселило своего сотрудника в каменевской квартире – под видом телохранителя, и этот сотрудник рылся в его письменном столе и следил, кто его навещает.

– Я спрашиваю вас, – повторил Каменев, – как при таких условиях я мог готовить террористические акты?

Насчёт утверждений Рейнгольда, будто он несколько раз присутствовал в квартире Каменева на тайных совещаниях, Каменев предложил мне посмотреть дневник наружных наблюдений НКВД, куда, несомненно, заносились результаты надзора за его квартирой, и лично убедиться, что Рейнгольд никогда не переступал её порога".

– А вы что скажете на всё это? – спросил я Миронова, выслушав его рассказ.

– Что я могу сказать! – ответил Миронов, пожимая плечами. – Я прямо заявил ему, что мои функции как следователя в данном частном случае ограничены, потому что Политбюро полностью уверено в правдивости показаний, направленных против него. Каменев рассердился и заявил мне:

– Можете передать Ягоде, что я никогда больше не приму участия в судебном фарсе, какой он устроил надо мной и Зиновьевым в прошлом году. Передайте Ягоде, что на этот раз ему придется доказывать мою виновность и что ни в какие сделки с ним я больше не вступаю. Я потребую, чтобы на суд вызвали Медведя и других сотрудников ленинградского НКВД, и сам задам им вопросы насчёт убийства Кирова!

На этом первый разговор Миронова с Каменевым закончился.

– Я чувствую, что дело Каменева мне не по плечу, – сказал Миронов. – Лучше было поручить переговоры с Каменевым какому отбудь видному члену ЦК, с которым он лично знаком и может разговаривать на равных. Представитель ЦК мог бы изложить это дело Каменеву таким образом: "Вы боролись с ЦК партии и проиграли. Теперь ЦК требует от вас, в интересах партии, дать такие-то показания. Если вы откажетесь, вас ждёт то-то и то-то". Но мне-то никто не позволит так с ним разговаривать. Мне приказано получить признание Каменева чисто следовательским методом, главным образом на основании фальшивых показаний Рейнгольда. Чувствую, что зря я взялся за это дело…

Миронов уступил требованию Каменева и дал ему возможность встретиться с Рейнгольдом. Вспомним, что тот почти с самого начала следствия предоставил себя в распоряжение Ягоды. На очной ставке с Каменевым он держался вызывающе: да, он неоднократно бывал в его квартире, когда Каменев доказывал необходимость убить Сталина и его ближайших помощников и сотрудников.

– Зачем вы лжёте? – спросил Каменев.

– НКВД установит, кто лжёт: я или вы! – отвечал Рейнгольд.

– Вы утверждаете, что были в моей квартире несколько раз, – продолжал Каменев. – Не можете ли сказать точнее, когда это происходило?

Рейнгольд перечислил: в 1932, 1933 и 1934 годах.

– Раз вы бывали у меня так часто, вы наверняка сможете припомнить хоть некоторые особенности моей квартиры, – и Каменев задал Рейнгольду несколько вопросов, касающихся расположения квартиры и дома.

Но Рейнгольд не рискнул отвечать на эти вопросы. Он заявил Каменеву, что тот не следователь и не имеет права его допрашивать.

Тогда Каменев попросил Миронова задать Рейнгольду те же вопросы. Однако Миронов уклонился, не смея помочь Каменеву отмести ложные обвинения, придуманные Сталиным. Каменеву оставалось только просить Миронова, чтобы тот хотя бы отразил в протоколе очной ставки тот факт, что Рейнгольд отказался отвечать на вопросы, связанные с каменевской квартирой.

Очная ставка закончилась. Чтобы не выполнять просьбу Каменева, Миронов решил вовсе не составлять протокола. Подследственный даже не спросил, почему очная ставка не протоколируется. Он прекрасно понимал, что так называемое следствие – всего лишь прелюдия к решающему этапу, когда Ягода окончательно сбросит маску законности и цинично потребует, чтобы Каменев сознался во всём, в чём его обвиняют. Миронов доложил Ягоде, что следствие по делу Каменева зашло в тупик, и предложил, чтобы кто-либо из членов ЦК вступил в переговоры с Каменевым от имени Политбюро. Ягода воспротивился этому. Ещё не время, заявил он: сначала надо "как следует вымотать Каменева изломить его дух".

– Я пришлю к вам в помощь Чертока, – обещал Ягода. – Он ему живо рога обломает!..

Черток, молодой человек лет тридцати, представлял собой типичный продукт сталинского воспитания. Невежественный, самодовольный, бессовестный, он начал свою службу в "органах" в те годы, когда сталинисты уже одержали ряд побед над старыми партийцами и слепое повиновение диктатору сделалось главной доблестью члена партии. Благодаря близкому знакомству с семьёй Ягоды он достиг видного положения и был назначен заместителем начальника Оперативного управления НКВД, отвечавшего за охрану Кремля. Мне никогда не приходилось видеть таких наглых глаз, какие были у Чертока. На нижестоящих они глядели с невыразимым презрением. Среди следователей Черток слыл садистом; говорили, что он пользуется любой возможностью унизить заключённого. В именах Зиновьева и Каменева, Бухарина и Троцкого для Чертока не заключалось никакой магической силы. Каменева он считал важной персоной только потому, что его делом интересовался Сталин. Во всём остальном Каменев был для Чертока заурядным беззащитным заключённым, на ком он был волен проявлять свою власть с обычной для него садистской изощрённостью.

Черток форменным образом мучил Каменева.

– Я весь содрогался, – рассказывал мне Миронов, – слыша, что происходит в соседнем кабинете, у Чертока. Он кричал на Каменева; "Да какой из вас большевик! Вы трус, сам Ленин это сказал! В дни Октября вы были штрейкбрехером! После революции метались от одной оппозиции к другой. Что полезного вы сделали для партии? Ничего! Когда настоящие большевики боролись в подполье, вы шлялись по заграничным кафе. Вы просто прихлебатель у партийной кассы, и больше никто!"

Как-то поздним вечером я зашёл к Миронову узнать, что слышно нового. Когда я вошёл в его слабо освещённый кабинет, Миронов сделал мне знак помолчать и указал на приоткрытую дверь, ведущую в соседнее помещение. Оттуда как раз донёсся голос Чертока.

– Вы должны быть нам благодарны, – кричал Черток, – что вас держат в тюрьме! Если мы вас выпустим, первый встречный комсомолец ухлопает вас на месте! После убийства Кирова на комсомольских собраниях то и дело спрашивают: почему Зиновьев и Каменев до сих пор не расстреляны? Вы живёте своим прошлым и воображаете, что вы для нас всё ещё иконы. Но спросите любого пионера, кто такие Зиновьев и Каменев – и он ответит: враги народа и убийцы Кирова!

Вот так, по мнению Ягоды, и следовало "изматывать" Каменева и "обламывать ему рога". Хотя Черток был подчинён Миронову, тот не решался обуздать пыл своего подчинённого. Это было бы слишком опасно. Черток был мастером инсинуаций и интриганом. Как один из заместителей начальника охраны Кремля, он часто сопровождал Сталина, и если б он сказал ему хоть одно слово, что Миронов заступается за Каменева, песенка Миронова была бы спета.

Наглые разглагольствования Чертока, разумеется, не продвинули следствие ни на шаг.

Даже верхушка НКВД, знавшая коварство и безжалостность Сталина, была поражена той звериной ненавистью, какую он проявлял в отношении старых большевиков, особенно Каменева, Зиновьева и Смирнова. Его гнев не знал границ, когда он слышал, что тот или иной заключённый "держится твёрдо" и отказывается подписать требуемые показания. В такие минуты Сталин зеленел от злости и выкрикивал хриплым голосом, в котором прорезался неожиданно сильный грузинский акцент: "Скажите им, – это относилось к Зиновьеву и Каменеву, – что бы они ни делали, они не остановят ход истории. Единственное, что они могут сделать, – это умереть или спасти свою шкуру. Поработайте над ними, пока они не приползут к вам на брюхе с признаниями в зубах!"

На одном из кремлёвских совещаний Миронов в присутствии Ягоды, Гая и Слуцкого докладывал Сталину о ходе следствия по делу Рейнгольда, Пикеля и Каменева. Миронов доложил, что Каменев оказывает упорное сопротивление; мало надежды, что удастся его сломить.

– Так вы думаете, Каменев не сознается? – спросил Сталин, хитро прищурившись.

– Не знаю, – ответил Миронов. – Он не поддаётся уговорам.

– Не знаете? – спросил Сталин с подчёркнутым удивлением, пристально глядя на Миронова. – А вы знаете, сколько весит наше государство, со всеми его заводами, машинами, армией, со всем вооружением и флотом?

Миронов и все присутствующие с удивлением смотрели на Сталина, не понимая, куда он клонит.

– Подумайте и ответьте мне, – настаивал Сталин.

Миронов улыбнулся, полагая, что Сталин готовит какую-то шутку. Но Сталин, похоже, шутить не собирался. Он смотрел на Миронова вполне серьёзно.

– Я вас спрашиваю, сколько всё это весит, – настаивал он.

Миронов смешался. Он ждал, по-прежнему надеясь, что Сталин сейчас обратит всё в шутку, но Сталин продолжал смотреть на него в упор, ожидая ответа. Миронов пожал плечами и, подобно школьнику на экзамене, сказал неуверенно:

– Никто не может этого знать, Иосиф Виссарионович. Это из области астрономических величин.

– Ну а может один человек противостоять давлению такого астрономического веса? – строго спросил Сталин.

– Нет, – ответил Миронов.

– Ну так и не говорите мне больше, что Каменев или кто-то другой из арестованных способен выдержать это давление. Не являйтесь ко мне с докладом, – заключил Сталин, – пока у вас в портфеле не будет признания Каменева!

После этого Слуцкий доложил, как продвигается дело со Смирновым. Слуцкий тоже получил соответствующее внушение. Сталин в этот день был определённо не в духе.

Когда совещание уже близилось к концу, Сталин сделал знак Миронову подойти поближе.

– Скажите ему (Каменеву), что если он откажется явиться на суд, мы, найдём ему подходящую замену – его собственного сына, который признается суду, что по заданию своего папаши готовил террористический акт против, руководителей партии… Скажите ему: мы имеем сообщение, что его сын вместе с Рейнгольдом выслеживал автомобили Ворошилова и Сталина на Можайском шоссе. Это сразу на него подействует…

Когда Каменев уже был в тисках инквизиции, Зиновьев лежал больным в своей одиночной камере. Допросы Зиновьева были отложены до его выздоровления. Желая наверстать упущенное, Ежов решил не пропускать Зиновьева через ту обработку, которой подвергался Каменев, а открыто потребовать от него, именем Политбюро, необходимых для дела "признаний".

При разговоре Ежова с Зиновьевым присутствовали Агранов, Молчанов и Миронов. Ежов попросил Миронова вести подробный протокол.

Поздней ночью Зиновьева ввели в кабинет Агранова, где должен был состояться разговор. Он выглядел совершенно больным и едва держался на ногах. Беседуя с ним, Ежов то и дело заглядывал в блокнот, где у него были записаны указания, полученные от Сталина. Разговор занял более двух часов.

На следующий день Ежов прочитал протокол и внёс в него несколько поправок. Затем он приказал Миронову сделать только одну машинописную копию и принести ему вместе с первоначальной записью: протокол требовалось доставить Сталину. Миронов позволил себе ослушаться Ежова и заказал ещё одну копию для Ягоды. Тот очень болезненно воспринимал вмешательство Ежова в дела НКВД и следил за каждым его шагом, надеясь его на чём-нибудь подловить и, дискредитировав в глазах Сталина, избавиться от его опеки.

С самого начала Ежов заявил Зиновьеву, что советская контрразведка перехватила какие-то документы германского генштаба, которые показывают, что Германия и Япония ближайшей весной готовят военное нападение на Советский Союз. В этой обстановке партия не может больше допускать ведения антисоветской пропаганды, которой занимается за границей Троцкий. Больше чем когда бы то ни было наша страна нуждается в мобилизации международного пролетариата на защиту "отечества трудящихся", От имени Политбюро Ежов объявил Зиновьеву, что он должен помочь партии "нанести по Троцкому и его банде сокрушительный удар, чтобы отогнать рабочих за границей от его контрреволюционной организации на пушечный выстрел".

– Что вам от меня требуется? – осторожно спросил Зиновьев.

Ежов, не давая прямого ответа, заглянул в свою шпаргалку и начал перечислять зиновьевские грехи по отношению к руководству партии и упрекать его и Каменева в том, что они до сего времени полностью не разоружились.

– Политбюро, – продолжал Ежов, – в последний раз требует от вас разоружиться до такой степени, чтобы для вас была исключена малейшая возможность когда-нибудь снова подняться против партии.

В конце концов Ежов сказал Зиновьеву, в чём суть этого требования, исходящего от Политбюро: он, Зиновьев, должен подтвердить на открытом судебном процессе показания других бывших оппозиционеров, что по уговору с Троцким он готовил убийство Сталина и других членов Политбюро.

Зиновьев с негодованием отверг такое требование. Тогда Ежов передал ему слова Сталина: "Если Зиновьев добровольно согласится предстать перед открытым судом и во всём сознается, ему будет сохранена жизнь. Если же он откажется, его будет, судить военный трибунал – за закрытыми дверьми. В этом случае он и все участники оппозиции будут ликвидированы".

– Я вижу, – сказал Зиновьев, – настало время, когда Сталину понадобилась моя голова. Ладно, берите её!

– Не рискуйте своей головой понапрасну, – заметил Ежов. – Вы должны понять обстановку: хотите вы или нет, партия доведет до сведения трудящихся масс в СССР и во всём мире показания остальных обвиняемых, что они готовили террористические акты против Сталина и других вождей по указаниям, исходившим от Троцкого и от вас.

– Я вижу, что вы всё предусмотрели и не нуждаетесь в том, чтобы я клеветал на самого себя, – сказал Зиновьев. – Почему же тогда вы так настойчиво меня уговариваете? Не потому ли, что для большего успеха вашего суда важно, чтобы Зиновьев сам заклеймил себя как преступник? Как раз этого-то я никогда и не сделаю!

Ежов возразил ему:

– Вы ошибаетесь, если думаете, что мы не сможем обойтись без вашего признания. Если на то пошло, кто может помешать нам вставить всё, что требуется, в стенограмму судебного процесса и объявить в печати, что Григорий Евсеевич Зиновьев, разоблачённый на суде всеми прочими обвиняемыми, полностью сознался в своих преступлениях?

– Значит, выдадите фальшивку за судебный протокол? – негодующе воскликнул Зиновьев.

Ежов посоветовал Зиновьеву не горячиться и всё спокойно обдумать.

– Если вам безразлична ваша собственная судьба, – продолжал он, – вы не можете оставаться равнодушным к судьбе тысяч оппозиционеров, которых вы завели в болото. Жизнь этих людей, как и ваша собственная, – в ваших руках.

– Вы уже не впервые накидываете мне петлю на шею, – сказал Зиновьев. – А теперь вы её ещё и затянули. Вы взяли курс на ликвидацию ленинской гвардии и вообще всех, кто боролся за революцию. За это вы ответите перед историей!

– Скажите Сталину, что я отказываюсь…

Чтобы нажать на Зиновьева и показать ему, что у НКВД есть против него достаточно показаний, Ежов распорядился устроить Зиновьеву очную ставку с несколькими обвиняемыми, давшими эти показания.

Первая из этих встреч, в которой участвовал бывший секретарь Зиновьева Пикель, кончилась полным провалом. Пикель потерял самообладание и никак не мог осмелиться в присутствии Зиновьева повторить те ложные обвинения, которые незадолго до того согласился подписать. Чтобы помочь ему, следователь вслух прочел письменные показания Пикеля и спросил, подтверждает ли он их. Но Пикель не смог выдавить из себя ни слова, он только кивал головой. Зиновьев, взывая к его совести, умолял его говорить только правду.

Опасаясь, что Пикель вообще откажется от своих показаний, следователь поспешил прервать очную ставку. После этого эпизода Ягода распорядился не устраивать впредь никаких свиданий Зиновьева или Каменева с другими арестованными. Ягода опасался, что Зиновьев и Каменев могут "испортить" этих людей, уже уступивших давлению НКВД.

Обжёгшись на Зиновьеве, Ежов попытался воздействовать на Каменева. Его разговор с Каменевым мало отличался от беседы с Зиновьевым. Правда, на этот раз Ежов попытался сыграть на привязанности Каменева к сыновьям, используя на все лады сталинскую угрозу: в случае необходимости "органы" не преминут заменить Каменева на процессе его сыном. Каменеву дали прочесть свежее показание Рейнгольда: тот признавался, что вместе с сыном Каменева выслеживал автомобили Сталина и Ворошилова возле Одинцово, на Можайском шоссе.

Каменев был как громом поражён. Он поднялся со стула и крикнул в лицо Ежову, что тот – карьерист, пролезший в партию, могильщик революции… Задыхаясь от волнения, обессиленный, он рухнул на стул. Ежов тут же, со злобной гримасой на лице, вышел из кабинета, оставив Каменева наедине с Мироновым.

Каменев прижал руки к груди. Он с трудом переводил дыхание, но на предложение Миронова вызвать врача ответил отказом. "Вот, – сказал он, отдышавшись, – вы наблюдаете сейчас термидор в чистом виде. Французская революция преподала нам хороший урок, но мы не сумели воспользоваться им. Мы не знали, как уберечь нашу революцию от термидора. Именно в этом – наша главная ошибка, за которую история нас осудит".

Организаторы процесса, которым удалось припереть Зиновьева и Каменева к стене, сделали всё необходимое, чтобы не дать им покончить жизнь самоубийством. В одиночные камеры, где они содержались, под видом арестованных оппозиционеров были подсажены агенты НКВД, неусыпно следившие за обоими и информировавшие руководителей следствия об их настроении и о каждом произнесённом ими слове.

Чтобы их сильнее вымотать, Ягода распорядился включать в их камерах центральное отопление, хотя стояло лето и в камерах без того было нечем дышать. Время от времени подсаженные агенты вызывались якобы на допрос, а в действительности для того, чтобы доложить начальству результаты своих наблюдений, отдохнуть от невыносимой жары и подкрепиться. Едва переступив порог следовательского кабинета, они спешили сбросить мокрые от пота рубахи и набрасывались на приготовленные для них прохладительные напитки.

Один из этих агентов, человек малообразованный и простоватый на вид, позже охотно рассказывал, как он играл роль заключённого – сначала в камере Каменева, а затем – Зиновьева.

– Чего они хотят от меня, – жаловался он, едва за ним захлопывалась дверь камеры. – Следователи говорят мне, что я троцкист, но я никогда не был в оппозиции! Я неграмотный рабочий и ничего не понимаю в политике. У меня остались дома жена и дети. Что со мной сделают? Что со мной будет?

Зиновьев ничего не отвечал, продолжал рассказывать агент, и вообще за всё время не сказал ни слова. Только однажды я случайно заметил, как он по-волчьи, исподтишка косится на меня. А Каменев вёл себя иначе. Он мне сочувствовал, говорил, что НКВД не интересуется такими, как я, что меня продержат недолго и скоро выпустят. Каменев вообще человек компанейский. Он расспрашивал о моих детях, делился со мной сахаром и, когда я отказывался, он настаивал, чтобы я его всё же взял.

Зиновьев страдал астмой и мучился от жары. Вскоре его страдания усугубились: его начали изводить приступы колик в печени. Он катался по полу и умолял, чтобы пришёл Кушнер – врач, который мог бы сделать инъекцию и перевести его в тюремную больницу. Но Кушнер неизменно отвечал, что не имеет права сделать ни то, ни другое без специального разрешения Ягоды. Его функции ограничивались тем, что он выписывал Зиновьеву какое-то лекарство, от которого тому становилось ещё хуже. Было сделано всё, чтобы полностью измотать Зиновьева и довести его до такого состояния, когда бы он был готов на всё. Конечно, при этом Кушнер был обязан следить, чтобы Зиновьев, чего доброго, не умер.

Даже смерть не должна была избавить Зиновьева от той, ещё более горькой судьбы, какую уготовил ему Сталин.

Тем временем Миронов продолжал допрашивать Каменева. Он вслух, в его присутствии, анализировал положение дел и пытался убедить его, что у него нет иного выбора, кроме как принять условия Сталина и тем самым спасти себя и свою семью. Я совершенно уверен, что Миронов был искренен: подобно большинству руководителей НКВД, он поверил, что Сталин не посмеет расстрелять таких людей, как Зиновьев и Каменев, и был убеждён, что ему необходимо только публично опозорить бывших лидеров оппозиции.

Однажды вечером, когда у Миронова в кабинете был Каменев, туда зашёл Ежов. Он ещё раз завёл мучительно длинный разговор с Каменевым, стараясь внушить ему, что как бы он ни сопротивлялся, отвертеться от суда ему не удастся и что только подчинение воле Политбюро может спасти его самого и его сына. Каменев молчал. Тогда Ежов снял телефонную трубку и в его присутствии приказал Молчанову доставить во внутреннюю тюрьму сына Каменева и готовить его к суду вместе с другими обвиняемыми по делу "троцкистско-зиновьевского террористического центра".

Всё это время Ягода внимательно следил за состоянием Зиновьева и Каменева, но не спускал также глаз с Ежова. Как я уже упоминал, Ягоду уязвило до глубины души то, что Сталин поручил Ежову контролировать подготовку судебного процесса. Он тщательно проанализировал протокол разговора Ежова с Зиновьевым и понял, что Ежов задумал обработать Зиновьева по всем правилам инквизиторского искусства, так что рано или поздно Зиновьев и Каменев придут к выводу о бесполезности сопротивления. Ягода не мог допустить, чтобы слава победителя досталась Ежову. В глазах Сталина он, Ягода, должен был оставаться незаменимым наркомом внутренних дел. Для этого ему лично надлежало принудить Зиновьева и Каменева к капитуляции и обеспечить успешную постановку самого грандиозного в истории судебного процесса.

По существу на карту была поставлена вся карьера Ягоды. Он знал, что члены Политбюро ненавидят и боятся его. Это под их влиянием в 1931 году Сталин направил в "органы" члена ЦК Акулова, который должен был стать во главе ОГПУ. Правда, Ягоде вскоре удалось добиться дискредитации Акулова и убедить Сталина убрать его из "органов". Но Ежов-то был действительно сталинским фаворитом и поэтому представлял несравненно большую опасность.

Тщательно следя за подготовкой судебного процесса, Ягода приказал своим помощникам немедленно поставить его в известность, как только будут замечены хоть малейшие признаки колебаний Зиновьева и Каменева.

Такой момент наступил в июле 1936 года. Как-то после чрезвычайно бурного объяснения с Ежовым и Молчановым, растянувшегося на целую ночь, Зиновьев, уже вернувшись в камеру, попросил вызвать начальника тюрьмы и сказал тому, что просит доставить его к Молчанову снова. Там он стал настаивать, чтобы ему разрешили поговорить с Каменевым наедине. С такой просьбой он обращался к следствию впервые. По тону Зиновьева и по некоторым другим признакам в его поведении Молчанов сообразил, что Зиновьев намерен капитулировать и хочет обсудить своё решение с Каменевым.

Дали знать Ягоде, который тут же распорядился привести Зиновьева в свой кабинет. Он сказал Зиновьеву, что его просьба предоставить свидание с Каменевым будет удовлетворена. На этот раз Ягода был слащав до приторности. Он обращался к заключённому, как в прежние времена, по имени-отчеству – Григорий Евсеевич – и выразил надежду, что, обсудив положение, оба обвиняемых придут к единственно разумному выводу: нельзя не подчиниться воле Политбюро. Пока Ягода беседовал с Зиновьевым, помощник начальника Оперативного управления НКВД занимался установкой микрофона в камере, где должна была состояться встреча Зиновьева и Каменева.

Их разговор занял около часа. Руководство НКВД не было заинтересовано в ограничении времени их встречи. Располагая микрофоном, оно полагало, что, чем дольше они будут, беседовать, тем больше удастся разузнать об их действительных намерениях.

Зиновьев высказал мнение, что необходимо явиться на суд, но при условии, что Сталин лично подтвердит обещания, которые от его имени давал Ежов. Несмотря на некоторые колебания и возражения, Каменев в конце концов согласился с ним, выдвинув условие для переговоров: Сталин должен подтвердить свои обещания в присутствии всех членов Политбюро.

После такого разговора "наедине" Зиновьев и Каменев были доставлены в кабинет Ягоды. Каменев объявил, что они согласны дать на суде показания, но при условии, что Сталин подтвердит им свои обещания в присутствии Политбюро в полном составе.

Сталин воспринял известие о капитуляции Зиновьева и Каменева с нескрываемой радостью. Пока Ягода, Мол чанов и Миронов подробно докладывали ему, как это произошло, он, не скрывая удовлетворения, самодовольно поглаживал усы. Выслушав доклад, он встал со стула и, возбуждённо потирая руки, выразил своё одобрение: "Браво, друзья! Хорошо сработано!"

На следующий день, поздно вечером, проходя мимо здания НКВД, я натолкнулся на Миронова, стоявшего возле подъезда № 1, предназначенного для Ягоды и его ближайших помощников. "Я тут жду Ягоду, – сказал Миронов. – Он сейчас в Кремле, но должен появиться с минуты на минуту. Мы с Молчановым только что оттуда, возили к Сталину Зиновьева и Каменева. Ох, что там было! Загляни ко мне через часок".

Когда я вошёл к нему в кабинет, он ликующе объявил: "Никакого расстрела не будет! Сегодня это окончательно выяснилось!" Поскольку Миронов рассказал мне об очень важных вещах, я постараюсь передать всё, что услышал от него, как можно более точно.

"Сегодня, отбыв в Кремль, – рассказывал Миронов, – Ягода велел, чтобы Молчанов и я не отлучались из своих кабинетов и были готовы доставить в Кремль Зиновьева и Каменева для разговора со Сталиным. Как только Ягода позвонил оттуда, мы забрали их и поехали.

Ягода встретил нас в приёмной и проводил в кабинет Сталина. Из членов Политбюро, кроме Сталина, там был только Ворошилов. Он сидел справа от Сталина. Слева сидел Ежов, Зиновьев и Каменев вошли молча и остановились посередине кабинета. Они ни с кем не поздоровались. Сталин показал рукой на ряд стульев. Мы все сели – я рядом с Каменевым, а Молчанов – с Зиновьевым.

– Ну, что скажете? – спросил Сталин, внезапно посмотрев на Зиновьева и Каменева, Те обменялись взглядами.

– Нам сказали, что наше дело будет рассматриваться на заседании Политбюро, – сказал Каменев.

– Перед вами как раз комиссия Политбюро, уполномоченная выслушать всё, что вы скажете, – ответил Сталин. Каменев пожал плечами и окинул Зиновьева вопросительным взглядом. Зиновьев встал и заговорил.

Он начал с того, что за последние несколько лет ему и Каменеву давалось немало обещаний, из которых ни одно не выполнено, и спрашивал, как же после всего этого они могут полагаться на новые обещания. Ведь, когда после смерти Кирова их заставили признать, что они несут моральную ответственность за это убийство, Ягода передал им личное обещание Сталина, что это – последняя их жертва. Тем не менее, теперь против них готовится позорнейшее судилище, которое покроет грязью не только их, но и всю партию.

Зиновьев взывал к благоразумию Сталина, заклиная его отменить судебный процесс и доказывая, что он бросит на Советский Союз пятно небывалого позора. "Подумайте только, – умолял Зиновьев со слезами в голосе, – вы хотите изобразить членов ленинского Политбюро и личных друзей Ленина беспринципными бандитами, а нашу большевистскую партию, партию пролетарской революции, представить змеиным гнездом интриг, предательства и убийств… Если бы Владимир Ильич был жив, если б он видел всё это! – воскликнул Зиновьев и разразился рыданиями.

Ему налили воды. Сталин выждал, пока Зиновьев успокоится, и негромко сказал: "Теперь поздно плакать. О чём вы думали, когда вступали на путь борьбы с ЦК? ЦК не раз предупреждал вас, что ваша фракционная борьба кончится плачевно. Вы не послушали, – а она действительно кончилась плачевно. Даже теперь вам говорят: подчинитесь воле партии – и вам и всем тем, кого вы завели в болото, будет сохранена жизнь. Но вы опять не хотите слушать. Так что вам останется благодарить только самих себя, если дело закончится ещё более плачевно, так скверно, что хуже не бывает".

– А где гарантия, что вы нас не расстреляете? – наивно спросил Каменев.

– Гарантия? – переспросил Сталин. – Какая, собственно, тут может быть гарантия? Это просто смешно! Может быть, вы хотите официального соглашения, заверенного Лигой Наций? – Сталин иронически усмехнулся. – Зиновьев и Каменев, очевидно, забывают, что они не на базаре, где идёт торг насчёт украденной лошади, а на Политбюро коммунистической партии большевиков. Если заверения, данные Политбюро, для них недостаточны, – тогда, товарищи, я не знаю, есть ли смысл продолжать с ними разговор.

– Каменев и Зиновьев ведут себя так, – вмешался Ворошилов, – словно они имеют право диктовать Политбюро свои условия. Это возмутительно! Если у них осталась хоть капля здравого смысла, они должны стать на колени перед товарищем Сталиным за то, что он сохраняет им жизнь. Если они не желают спасать свою шкуру, пусть подыхают. Чёрт с ними!

Сталин поднялся со стула и, заложив руки за спину, начал прохаживаться по кабинету.

– Было время, – заговорил он, – когда Каменев и Зиновьев отличались ясностью мышления и способностью подходить к вопросам диалектически. Сейчас они рассуждают, как обыватели. Да, товарищи, как самые отсталые обыватели. Они себе внушили, что мы организуем судебный процесс специально для того, чтобы их расстрелять. Это просто неумно! Как будто мы не можем расстрелять их без всякого суда, если сочтём нужным. Они забывают три вещи:

первое – судебный процесс направлен не против них, а против Троцкого, заклятого врага нашей партии;

второе – если мы их не расстреляли, когда они активно боролись против ЦК, то почему мы должны расстрелять их после того, как они помогут ЦК в его борьбе против Троцкого?

третье – товарищи также забывают (Миронов особо подчеркнул то обстоятельство, что Сталин назвал Зиновьева и Каменева товарищами), что мы, большевики, являемся учениками и последователями Ленина и что мы не хотим проливать кровь старых партийцев, какие бы тяжкие грехи по отношению к партии за ними ни числились.

"Зиновьев и Каменев, – продолжал Миронов свой рассказ, – обменялись многозначительными взглядами. Затем Каменев встал и от имени их обоих заявил, что они согласны предстать перед судом, если им обещают, что никого из старых большевиков не ждёт расстрел, что их семьи не будут подвергаться преследованиям и что впредь за прошлое участие в оппозиции не будут выноситься смертные приговоры. – Это само собой понятно, – отозвался Сталин.

Физические страдания Зиновьева и Каменева закончились. Их немедленно перевели в большие и прохладные камеры, дали возможность пользоваться душем, выдали чистое бельё, разрешили книги (но, однако же, не газеты). Врач, выделенный специально для Зиновьева, всерьёз принялся за его лечение. Ягода распорядился перевести обоих на полноценную диету и вообще сделать всё возможное, чтобы они на суде выглядели не слишком изнурёнными. Тюремные охранники получили указание обращаться с обоими вежливо и предупредительно. Суровая тюрьма обернулась для Зиновьева и Каменева чем-то вроде санатория.

После того как они побывали в Кремле, Ежов потребовал, чтобы они собственноручно написали конспиративные указания своим приспешникам, пометив их задним числом: прокурору на суде понадобятся вещественные доказательства существования заговора. Но Зиновьев и Каменев категорически отказались изготавливать эти вещественные доказательства, в которых так нуждались сталинские фальсификаторы. Они заявили, что ограничатся исполнением тех обязательств, какие приняли на себя в Кремле.

Между тем не только обвиняемые, но и Ягода и его помощники с облегчением восприняли слова Сталина, из которых можно было понять, что никто из старых большевиков не будет расстрелян. В начале подготовки процесса руководство НКВД не могло себе представить, что Сталин способен физически уничтожить ближайших соратников Ленина. Все думали, что его единственная цель – разбить их в политическом смысле и принудить к ложным показаниям, направленным против Троцкого. Однако по мере того как шло следствие, появились серьёзные сомнения насчёт истинных намерений Сталина.

Когда руководители НКВД видели, с какой злобой Сталин воспринимает доклады о том, что те или иные старые партийцы отказываются капитулировать, с какой нескрываемой ненавистью он говорит о Зиновьеве, Каменеве и Смирнове, – напрашивался вывод, что про себя Сталин уже решил уничтожить старую ленинскую гвардию. Хотя верхушка НКВД связала свою судьбу со Сталиным и его политикой, имена Зиновьева, Каменева, Смирнова и в особенности Троцкого по-прежнему обладали для них магической силой. Одно дело было угрожать старым большевикам по приказу Сталина смертной казнью, зная, что это всего лишь угроза, и не более; но совсем другое дело – реально опасаться того, что Сталин, движимый неутолимой жаждой мести, действительно убьёт бывших партийных вождей.

Ровно восемьдесят лет назад завершился Первый московский процесс («процесс по делу троцкистско-зиновьевского центра»). Всем подсудимым вынесли смертный приговор.

Это был первый случай в советской истории, когда суд над мнимыми заговорщиками из своих же советских завершился не символическим тюремным сроком, не ссылкой, а немедленным расстрелом.

Технология процессов над вредителями и контрреволюционерами к тому моменту уже была обкатана, но теперь под раздачу стали попадать и вполне правоверные коммунисты. Сталин, вероятно, хотел понять, как общество отреагирует на жестокий приговор тем, кого оно еще совсем недавно боготворило.

Для показательного разгрома выбрали некоторых активистов так называемой «объединенной (левой) оппозиции» образца 1927 года — тогда разбитые уже троцкисты в отчаянной попытке сохранить фракционность и «партийную демократию» попытались соединиться с проигравшими аппаратную борьбу Зиновьевым и Каменевым.

Как они оказались у расстрельной стены? Чтобы это понять, нужно немного отмотать назад..........

Борьба за ленинское наследие, то есть за власть, началась еще при живом вожде.

Пока Ильич пребывал в овощном состоянии, бывшие соратники думали, как сбросить с пьедестала Троцкого. Троцкий (как по влиянию, так и по революционным заслугам) был в партии человеком номер два — Ленин имел процентов 60 власти, Лев Давидович примерно 40, но в отдельные моменты и в отдельных областях наступал полный паритет.

Троцкий, в конце концов, командовал пятимиллионной армией, а это в эпоху зачаточной государственности времён Гражданской войны была огромная сила. Он же курировал трудовые армии, прорывное изобретение большевиков (идея выглядела просто: денег трудящимся не надо, пусть работают за еду).

Мало кто из ленинской гвардии мог справиться с Троцким в одиночку, и в результате родился странный альянс — тройка Зиновьев-Каменев-Сталин. Именно с подачи Каменева Сталин стал генеральным секретарем ЦК и смог влиять на партаппарат без всяких ограничений (тоже своего рода красная новация).

Зиновьев и Каменев в описываемый период заметно усилились. Зиновьев-Радомысльский был полновластным хозяином Ленинграда — «колыбели трех революций». Более того, считалось, что из всех старых большевиков он ближе всего к Ильичу — Зиновьев вместе с Лениным скрывался в Разливе, спал с ним в одном шалаше и даже оставил об этом записки, пропитанные духом нежного товарищества.

Наконец, Зиновьев при Ленине стал главой исполкома Коммунистического интернационала, то есть руководил Коминтерном, который в огневые 20-е играл огромную роль и считался органом первостепенной важности — ещё были живы надежды на скорое наступление мировой революции. Культ Ленина, прочно утвердившийся в СССР — во многом заслуга именно Зиновьева, ставившего в политике на образ «истинного ленинца».

Каменев-Розенфельд вообще был нетипичным большевиком. Он изо всех сил пытался изображать образованного дореволюционного горожанина — трудно понять, как этот человек вообще очутился в шайке большевиков. У красных Каменев почти всегда выглядел белой вороной из-за своей мягкости и полного отсутствия радикализма. Ленин держал его как ценного агитатора: Розенфельд в образе доброго доктора Айболита разъезжал по всей стране, символизируя «человеческое лицо» большевизма. Еще в годы Гражданской войны он возглавил Моссовет и владел столицей до самой опалы.

Добившись победы над Троцким, Каменев и Зиновьев поняли страшное — они собственными руками выкормили свою смерть. Сталин, уже укрепивший свои аппаратные позиции, скооперировался с Бухариным против бывших соратников. Решив сделать ставку на «ленинское наследие», Зиновьев и Каменев заручились поддержкой Крупской, вдовы вождя. Но Сталин оказался слишком силен, поэтому к союзу пришлось склонять недавних противников — троцкистов. Получившийся альянс ужа с ежом назвали «объединенной оппозицией».

На съезде ВКП(б) Каменев открыто выступил против Сталина, заявив, что товарищ Коба не должен и не может быть единоличным лидером партии. Каменева поддержал Зиновьев, но сталинская группа сумела отбить удар. На последовавшем вскоре пленуме ЦК объединенные оппозиционеры предприняли новую атаку на Сталина — на этот раз под предлогом борьбы с бюрократизацией партийного аппарата, но Иосиф Виссарионович уже имел поддержку большинства и в этот раз отбился без большого труда. А дальше будущий отец народов перешёл в контратаку — добился смещения Зиновьева и Каменева со всех постов. Зиновьев лишился власти в Коминтерне и Ленинграде, а Каменев в Моссовете.

Но этого Кобе показалось мало, и через несколько месяцев Зиновьев с Каменевым вылетели из состава ЦК и Политбюро. В конце 1927 года внутрипартийная борьба обострилась до предела.

На октябрьском пленуме Троцкого чуть не избили: -

«В стенограмме не указано также, что с трибуны Президиума мне систематически мешали говорить. Не указано, что с этой трибуны брошен был в меня стакан (говорят, что тов. Кубяком), в стенограмме не указано, что один из участников Объединенного пленума пытался за руку стащить меня с трибуны, и пр. и пр.

Во время речи тов. Бухарина, в ответ на реплику с моей стороны, тов. Шверник также бросил в меня книгу».

Стороны обвиняли друг друга во всех мыслимых и немыслимых грехах. Оппозиционеры кричали, что Сталин предал революцию, не хочет разжигать мировой пожар, провалил всё дело в Китае. Коба в ответ напоминал, что Каменев и Зиновьев вообще голосовали против октябрьского вооруженного выступления, а Каменев так и вовсе якобы слал приветственные телеграммы отрекшемуся Михаилу Александровичу.

7 ноября 1927 года прошла последняя крупная оппозиционная акция в советской истории — параллельное празднование годовщины Октябрьской революции, устроенное оппозиционерами в Москве и Ленинграде. На демонстрацию напали сторонники Сталина, Троцкий пытался ораторствовать, но его закидали камнями.

Закончилось всё тем, что в 1927 году Зиновьев и Каменев были исключены из партии. При этом Зиновьева выгнали вместе с Троцким — якобы потому, что эти двое не выполнили обещание отказаться от фракционности. В постановлении ЦК говорилось:

«Товарищи Троцкий и Зиновьев вторично обманули партию и грубейшим образом нарушили взятые ими на себя обязательства, не только не уничтожив „элементов фракционности“, но, наоборот, доведя фракционную борьбу против партии и ее единства до степени, граничащей с образованием новой антиленинской партии совместно с буржуазными интеллигентами».

Разгромив своих политических противников, Сталин сразу же перехватил их лозунги, объявив форсированную индустриализацию, коллективизацию, сворачивание НЭПа и борьбу с кулачеством. Это окончательно добило объединенную оппозицию. Что делать, если Сталин не только задавил тебя аппаратно, но и украл твою повестку? Приходилось ругать Кобу за неправильную коллективизацию, а это выглядело жалко.

Но это Троцкий. А вот Зиновьев и Каменев, видимо, не ожидали такого поворота. Им не впервой было оказываться в оппозиции — шутка ли, люди выступали против Октября. Они тогда не только не поддержали революцию, назвав ее преждевременной и предложив взять власть через Учредительное собрание, но и выдали планы вооруженного восстания, выступив по этому вопросу в «Новом времени». Ленин пришёл в ярость — требовал выгнать обоих из ЦК и исключить из партии. Однако партия их отстояла, а Ильич вскоре остыл.

Вполне возможно, что Зиновьев и Каменев как уважаемые старые большевики и теперь рассчитывали на заступничество партии. Расчёт не оправдался: Сталин уже обновил кадры, весь аппарат перестроил под свои нужды, поэтому вместо заступничества товарищи получили плевки и оплеухи.

В 1928 году дуэт синхронно кается в своих грехах перед партией и товарищем Сталиным и в награду получает членство в партии — но, разумеется, не прежние высокие посты. Зиновьев становится ректором Казанского университета, Каменев возглавляет сначала Научно-техническое управление ВСНХ, а потом концессионный комитет при СНК, то есть в административном смысле получает уши от мёртвого осла — с 1927 года иностранные концессии в советской стране стали сворачивать ударными темпами.

Но и это продолжалось недолго. Уже в 1932 году оба старых большевика вновь оказались в опале в связи с делом «Союза марксистов-ленинцев». Хотя этот союз в основном уклонялся вправо, в нем состояло несколько бывших сторонников Зиновьева и Троцкого. Союз разгромили очень быстро, и Сталин, уже окончательно переставший стесняться, охарактеризовал его как контрреволюционный и белогвардейский.

Все попавшиеся активисты были осуждены по 58-й статье. Это стало удобным поводом еще раз пнуть поверженных соперников. И Зиновьева, и Каменева вновь исключили из партии — на этот раз за недоносительство. Каменев уехал в ссылку в Минусинск, Зиновьев — на 4 года в Кустанай.

Однако уже в следующем году оба были возвращены в Москву решением Политбюро. На этот раз они получили еще менее значительные должности. Каменев стал директором издательства, а Зиновьев — одним из членов редколлегии журнала «Большевик». Зиновьеву как ручному клоуну даже позволили выступить на XVII съезде партии («Съезд Победителей», он же — «Съезд Расстрелянных»).

Речь Зиновьева на этом мероприятии в своём роде замечательна — это один из лучших образцов советского политического лизоблюдства: -

«Мне приходится, разумеется, по своей собственной вине, исключительно по своей собственной вине, говорить только об ошибках и иллюстрировать собой, представлять собой живую иллюстрацию того, в борьбе с какими уклонами, в борьбе с какими неверностями, с какими ошибками и вопиющими отходами от ленинизма партия во главе с ее руководством достигла тех успехов, к которым сейчас присматривается весь мир.

Товарищи, одно перечисление всех главных моих теоретических и политических ошибок взяло бы слишком много времени. Я не думаю, чтобы это было нужно, чтобы я мог претендовать на отнятие у съезда дорогого времени. Я говорил и писал о своих ошибках, и я буду это делать в печати и на собраниях, буду говорить обязательно об этом и дальше, для того чтобы на своем собственном примере показать незыблемость основных законов марксизма-ленинизма, которые я попытался нарушить и которые отомстили за себя так, как это и должно было быть.

Я попытался нарушить основные законы марксизма-ленинизма, основные законы диктатуры пролетариата, записанные Марксом, Энгельсом и Лениным, записанные нашей партией, и, естественно, результат должен был получиться такой, какой получился.

И я спрашиваю себя теперь, как могло это случиться, как могло случиться, что я оказался в тесном союзе с троцкистами, которые шли уже на указанную стезю? Возможно ли это, спрашиваю я себя иногда.

Очевидно возможно! Возможно, если не слушаешь партию, возможно, если не слушаешь ее испытанного в течение десятков лет руководства, если не слушаешь старых товарищей, если не слушаешь рабочих-большевиков, старых основных партийных кадров, с которыми вместе вырос и которые тебя предостерегали и предостерегали,

которые увещевали и увещевали и которые потом били и били, били поделом, когда не слушаешь всего этого, когда отходишь от этого, когда пытаешься не подчиняться партии, когда возомнишь, что ты можешь лучше сказать, чем партия, что ты видишь лучше, чем видит партия, тогда попадаешь в то положение, в какое я, товарищи, и попал.

Товарищи, сколько личных нападок было со стороны моей и других бывших оппозиционеров на руководство партии и в частности на товарища Сталина! И мы знаем теперь все, что в борьбе, которая велась товарищем Сталиным на исключительно принципиальной высоте, на исключительно высоком теоретическом уровне, — что в этой борьбе не было ни малейшего привкуса сколько-нибудь личных моментов.

И именно, когда я глубже, по выражению товарища Кагановича, понял свои ошибки и когда я убедился, что члены Политбюро, и в первую очередь товарищ Сталин, увидев, что человек стал глубже понимать свои ошибки, помогли мне вернуться в партию, — именно после этого становится особенно стыдно за те нападки, которые с нашей стороны были».

Зиновьеву вторил Каменев, не сильно от него отставая: -

«В то время как достойнейшие его ученики и преемники во главе конечно с товарищем Сталиным, не теряя ни минуты, сжав зубы, не допуская никаких колебаний, подхватили знамя, вырванное смертью из рук покойного вождя, и стали неуклонно, не колеблясь, не оглядываясь, применять его заветы в новой, сложной, трудной, каждый день осложнявшейся обстановке, мы, т. е. та группа, к которой тогда принадлежал и я лично, мы сразу сдали, мы заколебались в том, в чем колебаться не было позволено ни одному коммунисту.

Люди, которых Сталин называл совершенно правильно мелкобуржуазными интеллигентскими „кривляками“, перекатились в лагерь контрреволюции. Когда мы открыли ей ворота, товарищ Сталин не стал уже говорить о „неверии“, а стал срывать с нас маску „левой“ фразеологии и под этой маской обнажать подлинное лицо социал-демократии и капитулянтства. Он был прав, тысячу раз прав.

Товарищи, я высказал свое глубокое сожаление о тех ошибках, которые я делал. Я хочу сказать с этой трибуны, что я считаю того Каменева, который с 1925 по 1933 г. боролся с партией и с ее руководством, политическим трупом, что я хочу идти вперед, не таща за собою по библейскому (простите) выражению эту старую шкуру (Cмех в зале)».

Хорошо посмеялись. Это был настоящий триумф. Товарищ Коба мог ликовать, покуривая трубочку. Ему удалось не просто разгромить двух крупных политических противников, но и заставить их унизиться — причём прилюдно и добровольно.

К сожалению для Каменева, Зиновьева и ещё нескольких миллионов человек, по горским понятиям даже поверженный враг остаётся врагом — поэтому его надо на всякий случай вырезать вместе с семьёй и кунаками. Товарищ Сталин ждал удобного случая, и случай представился — 1 декабря 1934 года. В этот день был убит сталинский глава Ленинграда Сергей Киров..............

Случалось, что советских деятелей убивали, но это происходило либо в разгар Гражданской войны (как с Урицким), либо за границей (Воровский и Войков). А тут авторитетного товарища убили прямо на рабочем месте во втором по значению городе Союза — невиданное дело, дерзкий вызов. Убийцей оказался бывший партийный активист Леонид Николаев. Разумеется, никаким антисоветчиком он не был (даже своего сына назвал Марксом), а все 20-е годы числился на партработе: то в комсомоле, то в рабоче-крестьянской инспекции, то в ленинградском обкоме.

Но за год до убийства он был унизительно изгнан из рядов за отказ уехать на работу в провинцию. Николаев был до глубины души оскорблен этим увольнением и долго добивался восстановления в партии — и добился, но к тому моменту в больном сознании активиста уже созрел план мести надменному Кирову. Окончательно эту версию закрепил дневник Николаева, рассекреченный несколько лет назад — из него ясно, что убийца действовал в одиночку. Но Сталин сразу дал указание привлечь по делу побольше людей.

Расследование кончилось уже через 28 дней после убийства. Николаева расстреляли, вместе с ним казнили 13 его близких друзей и родственников, якобы членов некоего зиновьевского ленинградского центра. Под суд пошли несколько чекистов — за халатность. Тем не менее дело стало провалом Ягоды..........

Во-первых, он неохотно работал над «разоблачением гнусной подлости троцкистско-зиновьевского отродья» и считал, что это явно лишнее. Во-вторых, нарком не распознал мановения начальственной длани и не догадался, что ему нужно делать (охотиться на зиновьевцев) — а зачем хозяину недогадливый цепной пёс? Генрих Ягода ход мысли Сталина не уловил, и его дни во главе НКВД были сочтены.

Сталин сориентировался быстро — понял, что момент с убийством Кирова исключительно благоприятен для революции сверху. Прямо в тот же день Коба настоял на ускоренном порядке рассмотрения террористических дел: в десятидневный срок, без права на обжалование приговора.

Зиновьева и Каменева арестовали: вождь и учитель хотел повесить на них организацию убийства Кирова. Логика была проста — Киров сменил Зиновьева во главе Ленинграда, Зиновьев хотел отомстить. Как бывший хозяин города, он должен был иметь в местной администрации множество своих людей, которые коварно укрылись от чисток и теперь проявили себя.

Но Ягода упорствовал — судя по всему, он не дал своим людям санкции на силовые методы допроса. Во всяком случае, ни Зиновьеву, ни Каменеву так и не удалось навесить организацию убийства, они соглашались взять на себя максимум «моральную ответственность». Глупость, но это позволило Сталину упрятать дуэт за решетку на пять лет.

Через несколько месяцев усилиями понятливого Ежова было раскручено так называемое Кремлевское дело — группу кремлевских библиотекарей обвинили в попытке организации покушения на Сталина и свержения советской власти. Ежов притянул уже сидевшего в тюрьме Каменева, и тому изменили пятилетний срок на десятилетний.

Пока Зиновьев и Каменев сидели, Сталин совершил маленький переворот, расставив на ключевые посты новых людей, преданных лично ему. Новыми главами Ленинграда и Москвы становятся Жданов и Хрущев, пост генерального прокурора СССР получает Вышинский, бывший сокамерник Сталина, до этого прокурор РСФСР.

В секретари ЦК выдвигается неприметный кадровик Ежов, хорошо умевший понимать настроение патрона.

Под предлогом сначала проверки документов, а затем обмена партийных билетов начинается чистка в партии — из рядов с позором изгоняют 15–18% партийцев. Единственным членом Политбюро из его оригинального состава 1917 года остаётся сам Коба. Кроме того, Сталин выступил с программным манифестом:

«Надо покончить с оппортунистическим благодушием, исходящим из ошибочного предположения о том, что по мере роста наших сил враг становится будто бы все более ручным и безобидным. Такое предположение в корне неправильно. Оно является отрыжкой правого уклона, уверяющего всех и вся, что враги будут потихоньку вползать в социализм, что они станут в конце концов настоящими социалистами.

Не дело большевиков почивать на лаврах и ротозействовать. Не благодушие нам нужно, а бдительность, настоящая большевистская революционная бдительность. Надо помнить, что чем безнадежнее положение врагов, тем охотнее они будут хвататься за крайние средства, как единственные средства обреченных в их борьбе с Советской властью. Надо помнить это и быть бдительным».

Теперь у Сталина все схвачено и готово для показательной расправы над бывшими союзниками. Он в доверительной беседе дает Ежову карт-бланш на новое расследование (Ежов и так уже неформально курировал дело Зиновьева и Каменева при ещё живом Ягоде). Отец народов на всякий случай прямо говорит Ежову, что по самым достоверным сведениям во всём виноват Зиновьев — что послушный нарком понимает как сигнал к действию. Зиновьев тем временем строчит из уральской тюрьмы проникновенные записки Сталину — обещает сделать всё что угодно, лишь бы доказать свою лояльность.

Следствие по делу длится около полугода. За это время под арест попадают многие видные деятели объединенной оппозиции, в основном бывшие троцкисты. Главной зацепкой в деле оказался чемодан товарища Гольцмана.

Гольцман был старым большевиком, сочувствовавшим идеям Троцкого, но ни в коем случае не активным троцкистом. Тем не менее во время гонений на оппозицию он остался вне поля зрения чекистов, а работал в наркомате внешней торговли — и регулярно выезжал за границу, где выполнял роль связного между Троцким и его сторонниками в СССР. Гольцмана арестовали.

При обыске у него дома обнаружили чемодан с двойным дном, в котором находились экземпляры «Бюллетеня оппозиции», издания Четвертого (троцкистского) интернационала — там печатал свои работы сам Лев Давидович и его заграничные сподвижники. В «Бюллетене» нашлось так называемое Открытое письмо Троцкого от 1932 года, обращённое к советской номенклатуре:

«Вы знаете Сталина не хуже моего. Многие из вас в беседе со мною лично или с близкими мне людьми не раз оценивали Сталина и оценивали без иллюзий. Сила Сталина всегда была не в нем, а в аппарате: или в нем, поскольку он являлся наиболее законченным воплощением бюрократического автоматизма. Отделенный от аппарата, противопоставленный аппарату Сталин — ничто, пустое место. Человек, который был вчера символом аппаратного могущества, завтра станет в глазах всех символом аппаратного банкротства. Пора расставаться со сталинским мифом. Надо довериться рабочему классу и его действительной, а не подделанной партии.

Разложение сталинской системы совершается с точным соблюдением намеченного оппозицией маршрута.

Вы хотите по этому пути идти дальше! Но дальше нет пути. Сталин завел вас в тупик. Нельзя выйти на дорогу иначе, как ликвидировав сталинщину. Надо довериться рабочему классу, надо дать пролетарскому авангарду возможность, посредством свободной критики сверху донизу, пересмотреть всю советскую систему и беспощадно очистить ее от накопившегося мусора. Надо, наконец, выполнить последний настойчивый совет Ленина: убрать Сталина».

Слова «убрать Сталина» очень понравились следователям, поскольку их можно было трактовать по-разному. Например, как прямой приказ Троцкого убить Сталина. Именно на этой формулировке и строилось все обвинение.

Письмо 1932 года оказалось очень удобной уликой — к нему получалось притянуть всю оппозицию скопом: дескать, Троцкий еще в 1932-м приказал развернуть террористическую борьбу. Именно этот экземпляр «бюллетеня оппозиции» присутствовал на суде в качестве главного вещдока по делу — обвинение объявило его террористической инструкцией, полученной от Троцкого.

При этом значительная часть подсудимых на будущем процессе уже сидела в тюрьме по делу о «моральной ответственности» за убийство Кирова. Помимо Зиновьева и Каменева наказание уже отбывали активные оппозиционеры и близкие соратники Зиновьева по работе в Ленинграде — Евдокимов, Бакаев (бывший председатель питерской ГубЧК), Мрачковский (некогда крупный ставленник Троцкого в армии), Смирнов (бывший нарком почт и телеграфов и активный троцкист).

Остальные (Дрейцер, Рейнгольд, Пикель, наполовину англичанин и человек Зиновьева в коминтерне, Ольберг, который вообще приехал из нацистской Германии всего за пару лет до процесса, спасаясь от преследований) были арестованы уже в ходе следствия.

Поскольку с главным вещдоком попался Гольцман, его раскручивали на показания со всем чекистским усердием. Гольцман признал, что встречался в Копенгагене с Троцким при посредничестве его сына Седова.

Чекисты, правда, не очень хорошо владели международной обстановкой, поэтому подследственный сообщил им, что виделся с немезидой революции в гостинице Бристоль (закрытой ещё в 1917 году).

Деталь просочилась в европейскую социал-демократическую печать и вызвала там хохот.........

Попытки навесить на Гольцмана еще и сотрудничество с гестапо не увенчались успехом — этот абсурд он отказывался подписывать даже под страхом смерти. А жаль: советские трудящиеся, свято убеждённые, что еврей-большевик работал на гестапо — это было бы красиво.

Процесс приобретал всё более фантастические формы.

Дошло до того, что на зиновьевцев повесили доведение до самоубийства бывшего зиновьевского секретаря Богдана, который покончил с собой после очередной антиоппозиционной сталинской чистки.

Теперь сталинское правосудие убеждало подсудимых, что они заставляли несчастного Богдана совершить покушение на товарища Сталина, а когда тот не смог этого сделать, приказали ему покончить с собой.

Видимо, у троцкистов были заведены самурайские порядки.